- Б-благодарю...
- Пустяки, - ответил Тарик, перешагивая через труп. - Я бы с бОльшим удовольствием освежевал ибн Шумана.
И, подхватив длинный кальян с опиумом, вышвырнул его в раскрытое окно на террасу. Сверкнув медным боком, тот ударился о землю, отбросив в сторону трубку в цветной оплетке.
- А...
- Найду - спущу шкуру. И избавлю от всех выступающих частей тела, начиная с пальцев, - сказал нерегиль.
- Но...
- С Зирара - тоже спущу шкуру. Жаль, что выступающих частей тела у него меньше, чем у поганого лекаря. Он заслужил много боли.
- За что? - ахнул аль-Мамун, впрочем, уже догадавшись.
- За то, что брал деньги от предателей, - отрезал нерегиль.
- Но...
Вдруг Тарик вскинул руку и погрозился кому-то за спиной аль-Мамуна:
- Намайо! - гаркнул, как плетью хлестнул. - Не здесь!
Быстро обернувшись, Абдаллах увидел: так же, ничком, лежащее на коврах тело. С такой же длинной резаной раной, наискось разделяющей мокрую от крови спину. А над телом - кошкой выгнувшего спину сумеречника с ножом в руке.
- Утащи его отсюда, Намайо, - строго проговорил Тарик. - А потом делай с ним все, что хочешь.
Засопев, аураннец резко вдвинул оружие в ножны и поволок мертвеца за ноги. При этом он сердито ворчал по-своему.
Невесть откуда взявшийся черный кот ехидно спросил:
- А соевого соуса не принести? И так хорошо получилось, нечего жаловаться...
Нерегиль для верности погрозился пальцем еще раз:
- Утащить подальше, Намайо, значит утащить подальше. Не в соседнюю комнату. Подальше - значит подальше.
Утаскиваемый труп собирал под собой складками ковры.
- Ааа... он... - аль-Мамун повернулся к нерегилю и сделал неопределенный жест руками в сторону удаляющегося сопения и шуршания ткани.
Тарик помялся и так же неопределенно покрутил ладонями:
- У Намайо... большой счет к людям. Они его бросили умирать на площади в аль-Хаджаре.
- На которую ночью вышли кутрубы и гулы, - мягко мурлыкнул под боком кот. - Если бы не Джунайд, бедняга отправился бы к новому перерождению...
- Ну так и пусть его, - решился аль-Мамун. - Пусть делает то, что захочет.
И небрежно отмахнулся.
Настороженно смотревший Тарик облегченно выпустил воздух. И улыбнулся:
- Действительно.
А кот подошел под самый бок и заметил:
- Тем более, что он заслужил. Хороший удар.
- Не стоит благодарности, господин. Это был наш долг, - звякнул новый голос, и аль-Мамун подпрыгнул на своем спальном ковре.
Аураннка возникла в комнате бесшумно - серый шелк ее походного платья даже не шелестел. Только одуряющий аромат, сладкий, как персик, плыл над полом, когда она медленно шла к халифу. Белое личико казалось кукольным: узкие раскосые глаза, точки выщипанных бровей, ярко-алый маленький рот не шевелились, как нарисованные.
Аль-Мамун непроизвольно отклонился назад.
У самого края ковра сумеречница склонилась в глубоком поклоне.
Когда она подняла лицо, Абдаллах увидел тоненький шрам над правым глазом. Почувствовав его взгляд, аураннка поднесла к отметине узкую ладонь. Аль-Мамун поспешно отвел глаза, сумеречница тоже резко опустила руку и смешалась.
- Прошу вас, госпожа. Приступайте, - кивнул Тарик.
И пояснил снова подавшемуся назад халифу:
- Дама Амоэ здесь, чтобы помочь тебе, Абдаллах.
Аураннка, тем временем, оказалась за спиной. Персиковый шершавый запах окутал халифа почти ощутимой пеленой. Вдыхая аромат ее шелков, аль-Мамун не сразу понял, что ерзает, как от щекотки - по позвоночнику бежали приятные судороги, колени подергивались. А потом осознал, что щекочут - тонкие длинные пальцы, остро, как иголки, тычущиеся в какие-то ведомые одной только женщине точки.
С неожиданной силой вцепившись аль-Мамуну в плечи, сумеречница встряхнула его так, что чуть не ссыпались вниз позвонки.
- Исполнено, Тарег-сама, - мурлыкнуло сзади.
Шелк зашелестел, голову повело от сладкого, тающего на языке запаха.
Борясь с неожиданно накатившей слабостью и мутью в голове, Абдаллах лишь нахмурился, когда к нему протянулась рука Тарика - давай, помогу. Внутри черепа все распалось на какие-то кусочки воспоминаний, и аль-Мамун явственно ощущал необычное для себя расслабление - и, в то же время, смутную тревогу. Словно что-то саднило под лобной костью, пытаясь напомнить себе, словно что-то он забыл, и без этого кусочка мысли вся целостность затейливой вязи мира перед глазами распадалась на отдельные завитки...
Пальцы Тарика снова приглашающе согнулись - давай, мол.
Отчаявшись припомнить ускользающее и тревожное, аль-Мамун вздохнул и поднялся на ноги.
Пошатнувшись, он оперся на плечо нерегиля. Потом решительно пошел вперед.
Дойдя до занавески, аль-Мамун кивнул - откинь. Тарик повиновался, Абдаллах отпустил его плечо и пошел дальше, дальше, через пыльные покинутые комнаты, в которых, похоже, никто никогда не жил.
Дойдя до выходящей на передний двор двери, аль-Мамун устало вздохнул и сам развел руками протертый матерчатый коврик в проеме. Весеннее солнце и тысяча цветов брызнули в разум, отупевший в затхлости внутренних покоев. Среди помета и соломы метались куры и цыплята, топали копытами лошади, блики света играли на пластинах панцирей и ярком зеленом шелке рубах входивших в ворота воинов. Посмотрев себе под ноги, аль-Мамун увидел желтые костистые ступни с уродливо отросшими ногтями.
Озадаченно посозерцав их с мгновение, он охнул и пошатнулся.
Тарик снова поймал его под руку.
- Я... - пробормотал Абдаллах, ошалело таращась на свои ноги.
- Можешь ходить.
- Но...
- Смог бы еще раньше, если бы подлый старикашка массировал тебе мышцы и заставлял передвигаться по комнате.
- А...
- А он давал тебе опиум и оставлял лежать.
- Но...
- Ему хорошо платили за это.
Резко выдернув руку из цепких пальцев сумеречника, аль-Мамун ухватился за шершавый, рассохшийся дверной косяк. Державшие коней под уздцы джунгары с любопытством посматривали на халифа. Воины Движущейся гвардии видели худого верзилу в несвежей рубахе и мятых штанах, босого и всклокоченного.
Прекрасное зрелище.
Прекрасное положение, о Абдаллах.
Прекрасный день, чтобы выйти на воздух.
Потом он раскашлялся. Персиковый морок расползался из головы, возвращая сознанию ясность и четкость мира. Мира, который оказался совсем не таким, каким он виделся в течение этих шести недель.
