О Голубом Суринаме также слышали многие, об этом сказочном острове мечтали многие капитаны Савойского моря. Сидя за кальянами в тенистых садах приморских городов, они могли часами обсуждать усыпанные жемчугом берега и заваленные золотыми слитками горные разломы, россыпи крупных рубинов на дне сбегавших в море ручьев и забытые под соснами горки изумрудов.
Было известно много способов проскользнуть на Голубой Суринам, отведя глаза морским чудовищам, однако вернуться обратно было уже не так просто – отяжелевшие от сокровищ галеры становились медлительными и отправлялись мстительными змеями на дно.
За долгие годы было множество попыток – удачных и не очень – пробраться на остров. За это время скопилось множество сведений и карт, которыми в портах торговали даже оборванцы. Однако состоятельные люди шли за картами к известным навигаторам, у которых хранились экземпляры даже двухсотлетней давности. Эти считались наиболее правдивыми, но и стоили они полновесного золота.
С этого дня настроение гребцов изменилось, их не радовали ни послабления, ни дополнительная еда – помимо орехов и рыбы они теперь получали инжир и козий сыр. По ночам, когда судно шло под парусом, многие просыпались и прислушивались к шелесту волн, опасаясь, что где-то поблизости уже кружит морское чудовище.
Блеяние ягнят, которых разместили на верхней палубе, спокойствия в такой обстановке не прибавляло и звучало как напоминание о предстоящих испытаниях.
Через пару недель плавания под флагом новых хозяев один из них снова посетил нижнюю палубу. Это случилось сразу после обеда, во время короткого перерыва, к которым уже привыкли раскованные узники.
Скрип ступеней заставил всех обернуться – из «колодца» выглянул косматый молокан и, выждав, шагнул на деревянный настил.
Гребцы затихли и опустили глаза – встретиться взглядом с этим чудовищем никто не решался. Гулявший по нижней палубе сквозняк доносил исходившее от засаленных тряпок молокана зловоние. Трудно было разобрать, во что именно он одет – поверх истлевающих штанов и рубах этот орк надевал новые трофеи. Его нижняя челюсть выдавалась далеко вперед, обнажая кривые желтоватые клыки. Развитые надбровные дуги придавали лицу излишнюю строгость, а подвижные брови – переменчивость выражения.
Обувь орк носил простую – что-то вроде коротких морских сапог, но пошитых значительного грубее. А единственной прилично выглядевшей деталью во всем его облике был широкий изогнутый меч в добротных ножнах.
Пройдя через всю палубу, молокан повернулся и, подождав мгновение, вернулся к трапу и поднялся наверх.
Гребцы с облегчением перевели дух – и на этот раз никого не сожрали, хотя за молоканами была закреплена слава людоедов.
До вечера гребли не останавливаясь, спустившийся с палубы матрос взялся держать темп голосом, но так частил, что люди начали роптать. Охрипнув, он ушел, и тогда стали держать счет сами.
Когда объявили «ночь», уснули все разом, будто провалились в забытье. Питер немного поворочался на дощатом настиле, выбирая удобную позу, – у него с непривычки побаливали мышцы. В конце концов он уснул и даже видел какие-то сны, не связанные с его теперешним положением. Вроде бы что-то про малкуд, где он учился, но даже во сне Питер понимал, что видит сон, и от этого хотелось плакать.
Он проснулся от собственных слез: они обильно текли по лицу и капали на дощатый настил. Шмыгнув носом, Питер сел и огляделся – вокруг все спали, но привычного шелеста волн, когда галера шла по морю под парусом, слышно не было. Полосы неправдоподобно яркого лунного света проникали в срубы и большой пролом в потолке. Галера слегка покачивалась, и было слышно, как поскрипывает, натягиваясь, якорная цепь.
Питер стал прислушиваться, ему показалось, что он слышит какой-то мелодичный звон, словно кто-то роняет камешки в стеклянную конфетницу. В богатом доме дяди было много стеклянной посуды, и в детстве Питеру нравилось стучать по звучащим вазам серебряной ложечкой.
Придерживая свою цепь, чтобы не звенела, Питер стал пробираться к «колодцу» по нужде. Нужник находился на лунной стороне галеры, и из него странный звон слышался еще отчетливее.
Справив нужду, Питер толкнул стоявшее на подоконнике узкого сруба ведро. Оно упало за борт, плеснув так громко, словно в воду свалился человек. Питер подивился такому явлению, но решил, что это из-за штиля, который образовался на море, недаром же они стояли на якоре, вместо того чтобы плыть под ветер.
Ухватившись за веревку, Питер стал подтягивать ведро. Застучал, закрутился деревянный блок, помогая поднимать груз, но внезапно ведро как будто зацепилось. Питер дернул раз, другой, но высвободить его не получалось. Бывало, на него наматывались водоросли, но стоило стравить пару футов и снова дернуть, как травянистая канитель разрывалась, однако сейчас ничего не помогало: что-то крепко удерживало ведро, не давая втащить его в сруб.
Питер не успел еще испугаться, как ведро освободилось и пошло. Вот оно уже в срубе – Питер привычно слил его на отхожий трап и, не слишком задумываясь о случившемся, вышел в «колодец».
Постоял, глядя на затянутое туманной дымкой ночное небо, из которой лунный свет свивал длинные золотистые нити.
«Чудно», – подумал Питер, удивленный такой невиданной красотой. Нити переплетались, гасли и загорались с новой силой.
Питер не заметил, как поднялся на две ступени трапа, желая увидеть больше. Он уже поймал себя на этом и хотел поскорее вернуться на нижнюю палубу, когда заметил краем глаза большую тень. Она пронеслась неслышно, но ветер от нее рванул плохо подвязанный парус. Где-то ударила дверца, скрипнула якорная цепь, и снова стало тихо.
«Что это было?» – спросил себя Питер. Ему вдруг показалось, что, кроме гребцов, на судне никого нет. А вдруг их бросили? Но зачем?
Он снова ступил на трап и стал подниматься, стараясь ступать так, чтобы доски не скрипели. Еще немного – и он смог осторожно выглянуть на верхнюю палубу.
Света от луны было достаточно, чтобы осмотреться – здесь повсюду царило разрушение. Почти все настройки были снесены, а доски от них либо забрали, либо выбросили за борт. Возле левого борта валялось какое-то тряпье, наверное, забытое временной командой перепуганных моряков.
Тут же валялись несколько мешков с орехами, черепки от горшков. Очевидно, порядок на этом судне молоканов не интересовал, а сорокавесельной галеры нигде видно не было.
«Они нас действительно бросили!» – поразился Питер, уже смелее поднимаясь по трапу.
Он прошелся по палубе, немного пьянея от кажущейся свободы. Неужели конец рабства и можно, подняв парус и якорь, вернуться к вольной жизни?
