Интересно, где там потерялись мои спутники? Ящеры ведь двигаются почти беззвучно, не фыркают и не ржут, как лошади. Они тоже — часть этого безмолвного, почивающего в спокойствии мира. Впрочем, на их счёт я мало волновался. Захотят, так отыщут. Мне главное — девчонку найти. И не заплутать.
Наверное, стоило бы встать на отдых, но разумным это не выглядело. Уж наверное, девочка решит слегка передохнуть, изнеженная дама вряд ли умеет держаться в седле сутками и терпеть. Тут бы её и настигнуть, тем более что такими темпами завтра — по моим приблизительным расчётам — мы уже окажемся почти на границе графства Атейлер. Вот уж чего не хватало.
Поэтому я взял пластуна под уздцы и пошёл вперёд, высматривая под ногами потоптанные папоротники. В лесу темнеет раньше, чем на просторе, что логично, и темнота сгущается сильнее. Но на случай тьмы «хоть глаз выколи» при мне имелась крохотная бутылочка с магическим средством ночного видения, не раз уже испробованного. Я знал, что в нынешней ситуации достаточно будет одной капли на палец — и в десну втереть. Если принять больше, то ночное сияние звёзд и брачные игры светлячков могут ослепить. Только и останется, что под ёлочкой хорониться. Носом в хвое.
Пешком и без спешки пластун шуршал чуть громче, чем на полном бегу. Но пока он ступал следом за мной без сопротивления, этот незначительный шорох мало меня волновал. Девочка услышит — ну так и что? Станет убегать, сама себя выдаст — тоже нашумит. Мне главное её найти, а там уж как-нибудь справлюсь.
Здешние широты как раз своими вечерами меньше всего напоминали мне мою далёкую родину. Когда-то я привык, выезжая с приятелями на природу, сидеть у костерка, разложенного на берегу озера, любоваться негасимым светом над кромкой дальнего леса, бледно-хрустальным небом — и знать, что настоящая темнота так и не наступит. В ходе общения без труда можно было пропустить эти короткие минуты подлинной ночи, потому что утренняя заря не медлила воссиять над миром, буквально наступая на пятки вечерней заре. И такой порядок вещей был для меня тогда чем-то совершенно нормальным. Обычное дело. Поколебали мои представления о летних ночах только годы службы в армии.
Здесь всё было иначе. Долго тянулась по небу яркая, как нить накаливания в лампе, полоска солнечного пути по небосводу, однако лишь считаные минуты горизонт тлел, как железоплавильный горн. Потом будто рука божества обрезала незримую нить, за которую цеплялся небесный купол, и на землю рушилась тьма. Она была черна, как тушь, разлитая по листу бумаги, и даже звёзды или луна, когда она была, мало чем помогали. Здесь соблазн употребить чудесное средство ночного зрения был очень велик. И иногда это, пожалуй, имело смысл.
Как только ночь ослепила меня и я перестал разбирать очертания даже тех папоротников, что дотягивались мне аж до пояса, вытащил бутылочку и втёр снадобье в десну. Теперь надо осторожнее, по возможности не отрывать взгляда от земли, не смотреть в небо. На открытое пространство из-под защиты крон не выходить. И за пластуном следить. Ящеры иногда начинали нервничать, если их заставляли двигаться в полной темноте. Ящеру-то средство не предложишь.
Теперь, когда моё зрение способно было впитывать даже тот свет, который обычным зрением не увидишь (мне однажды вскользь пояснили, что под действием снадобья глаз начинает воспринимать даже нечто вроде полумагического излучения, испускаемого любым растением, камнями, почвой и водой, вот почему средство помогало видеть в глубинах подземелий), мир перестал быть враждебным. Я бодро зашагал вперёд, таща за собой ящера. Или, может, разумнее было бы привязать его где-нибудь и не обременять себя? Неужели же девчонка умудрилась умотать так далеко?
С другой стороны — а что если я нагоню её только к рассвету? Сейчас мне так и так приходится идти очень осторожно. Нет, без ездовой твари оставаться нельзя. Надо в любой момент иметь возможность включиться в гонку. Судя по всему, девчонка недурно умеет обращаться с пластунами и управлять ими. Хорошее у неё, видно, было воспитание. Под стать солоровскому.
Я брёл по лесу, время от времени дёргая за повод, если средство передвижения принималось артачиться, и вслушивался в тишину. Ветер чуток усилился, а значит, издалека своих я не услышу, если, конечно, они не примутся песни горланить или шумно ссориться, что вряд ли. Однако их помощь мне нужна позарез, и совсем не в деле поимки. Уже сейчас я с трудом представляю себе своё местонахождение. Дорогу назад найду разве что по следам или по системе «спроси местного жителя». Весёлый расклад. Самого забавляет.
Не только ночь окружала меня, но и мысли. В тишине, да на ходу самое время подумать о жизни. Тем более — было что взвесить и рассмотреть со всех сторон.
Я уже почти стал своим. Настолько своим, что способен оценить, как высоко вознёсся по сравнению с начальными условиями. Может, конечно, всякое случиться. Однако уже сейчас я не песчинка на чужой подошве, я часть могущественной силы под названием армия, уже имею приличное положение в обществе, и немало найдётся тех, кто позавидует мне.
Я уже достаточно свой, чтоб осознавать и подвергать оценке эту игру по чужим правилам. Всё верно, правила придуманы не мной, как и традиции мира. Когда-то меня возмутил до тошноты уже сам факт такого подчинённого положения. Но если оценивать беспристрастно, что в нём особенного? Когда бывало иначе? Разве у себя на родине я сам придумывал для себя законы и обычаи? Фигня, существовал в окружении тех, что есть, просто не замечал этого, потому что привык дышать ими, ими руководствоваться.
Можно сколько угодно считать правила и условности родного общества несправедливыми, лживыми, глупыми, ханжескими — они таковы, каковы были, есть и будут. К ним возможны два варианта отношений: либо категорически не принимать, противопоставлять им себя, бунтовать и не считаться, но тогда заранее смириться со всеми последствиями своего выбора. Либо наоборот.
Это как с родителями — в чём-то их эгоцентрические и просто странные выходки прощаешь, в чём-то миришься с ними, на что-то глухо ропщешь, но терпишь. Либо сразу без оговорок рвёшь, прекращаешь любое общение. Насильно перевоспитывать под себя собственных маму и папу бесполезно, да и неэтично, будь ты хоть трижды прав. Они изменятся лишь в том случае, если сами этого захотят. И если ценишь родственные отношения, теплоту и поддержку, заботу и ласку, то простишь, смиришься, учтёшь чужие заблуждения и чужие принципы.
Я не способен был восхищаться чужим бунтарством, чужими примерами личной войны против общества в той же мере, в какой не готов был эти примеры порицать. Каждый вправе и должен выбирать собственный путь. Только сам человек может хоть приблизительно определить, какая ноша окажется ему по плечу, что даст ему ощущение полноты жизни, что подарит счастье. Теперь мне было известно, что вне общества я — как медведь в пустыне. Сколько мишка сможет там протянуть?
