«Он не был дьяволом, и не стал бы ангелом. Он стал бы просто человеком. Великим человеком. Он стал бы великим и будучи здоров, но это было бы совсем иное величие — холодное и страшное, сродни величию Тамерлана»
Первей хмуро молчал.
«Ты проявил человечность, рыцарь, и это смягчает твою вину. Но ты проявил её не там и не так. Он ушёл с большим долгом. Избавив его от сиюминутной боли, которую этот Зигфрид вполне заслужил, и страданий неподвижности, судить о заслуженности которых не мне и тем более не тебе, ты обрёк его на страдания в следующем круге, и, возможно, более тяжкие. Я уж не говорю о многих тысячах больных, которые могли встать на ноги благодаря этому человеку. Благими намерениями обычно мостятся дороги в ад, особенно когда намерения эти не подкреплены хоть какой-то работой ума»
Теперь Первей смотрел в землю.
«Я не гожусь для этого. Я предупреждал, я не могу…»
«А вот это уже решать не тебе и не мне, что мы можем и на что годимся. Но мы должны попытаться»
«Мы?» — Первей перевернул в костре обмазанного глиной ежа, поворошил угли.
Ответа не последовало, и по опыту прежних бесед рыцарь понял — его не будет. Голос на то и Голос, что говорит только необходимое для понимания сути дела…
Да, в ту пору это было именно так.
* * *
Первей мотнул головой, отгоняя воспоминания, и остановился, как вкопанный, созерцая ворота корчмы. Да уж… Как там гласит народная мудрость насчёт барана и новых ворот? Ещё немного, и результат будет достигнут — только в отличие от четвероногих баранов бывший пан рыцарь будет всё время улыбаться…
* * *
— Я вижу, пан рыцарь провёл неплохую ночь. Должно быть, пани Эльжбета и вправду не так ужасна? — хозяин корчмы улыбался озорно-добродушно. — Только гроши пана рыцаря я не верну, не обессудьте. Комната простояла в ожидании всю ночь, хотя в корчме полно постояльцев.
— Пустяки — Первей улыбнулся — И вы правы: пани Эльжбета вовсе не так ужасна. Только теперь это уже не имеет никакого значения.
* * *
… Конь шёл ровным, скользящим шагом, буквально баюкая седока. Более того, Первею порой казалось, что Гнедко сам знает, куда везти своего хозяина. Золото, а не конь. Первей усмехнулся, вспоминая. Подумать только, такой конь — и достался ему за бесценок. Практически даром. А всё Голос…
* * *
— Спасибо, любезный. Дальше я пешком пройдусь. Удачи!
— Вам удачи, добрый пан!
Получив серебряную монетку, возчик хлестнул пегую кобылу, и телега, гружёная горшками и каким-то ещё немудрёным сельским товаром, покатила дальше, оставив Первея на пыльной улице местечка, которое всеведущий Голос назвал Гусеницы, хотя, по мнению рыцаря, какое-либо название для подобных дыр вообще непозволительная роскошь. Он оглядел сонную улочку, вьющуюся меж плетней и частоколов, с вырытой от души сточной канавой, больше смахивающей на небольшой овраг. М-да… Если и есть в таких местах признаки жизни, то только вокруг корчмы — куда, собственно, и надлежало направить свои стопы Исполнителю. Причём немедленно, судя по положению солнца. Голос, он врать не будет…
Признаки жизни возле корчмы имелись. Ещё издали Первей увидел небольшую толпу, явно привлечённые каким-то зрелищем. И лишь подойдя ближе, в который раз подивился — надо же, до чего точен Голос… Ну вот и цель его путешествия в это забытое Богом местечко.
— …Убью проклятую тварь! У-у, поганая кляча!
Пьяный водовоз нещадно бил коня, запряжённого в ослизлую бочку, каким-то суковатым дрючком, от которого на теле коня оставались кровавые следы. Конь, похожий на скелет, уже даже не пытался лягаться — силы кончились. Первей увидел его глаза и содрогнулся — так велико было в них желание, чтобы наконец всё кончилось. Жажда смерти.
Первей разглядывал мужичка с брезгливым любопытством. Подумать только, и на это вот насекомое — отдельный Приговор… Ладно.
— Почтенный, сколько стоит ваш конь? — услышал он свой голос как бы со стороны.
Водовоз опустил свой дрючок, отдыхиваясь.
— Так это… пан, не знаю как вас… добрый коник-то, самому надоть…
— Я спросил — сколько?
Зеваки затаили дыхание. Вот интересно, как такие тупые, бессмысленные люди, всю свою сознательную жизнь ошивающиеся возле кабака, чуют интересные события? Печёнкой, или задницей, или чем ещё? Мозгами — так это вряд ли, какие у этих мозги, со всех разом на одну порцию с горошком не наберётся…
Возница опёрся на дрючок, наморщил лоб, изображая усилие мысли.
— Так что, два злотых, и забирайте.
Зеваки загомонили. Два золотых за такую заморённую клячу — неслыханно!
— А ты не подавишься? — насмешливо поинтересовался Первей.
Возница хитро прищурился.
— Так ить я не настаиваю. Самому надобен конь-то, не хотите, как хотите. Два злотых будет самая правильная цена.
Первей достал деньги. Глаза водовоза расширились, ловя маслянистый блеск золота.
— Держи.
Кадык ходил ходуном, но пьяница смог взять себя в руки.
— Я передумал, добрый пан. Четыре. Четыре злотых, и забирайте прямо тут.
В толпе возник ропот, послышались возгласы возмущения. Первей не повёл ухом, достал ещё два золотых.
— Теперь ты точно подавишься.
Он кинул монеты водовозу, и мужичонка, не поймав их на лету, принялся алчно выхватывать золото из дорожной пыли. Первей между тем молча выпряг гнедого из водовозной бочки, взглянул в лиловый глаз коня, успокаивающе, легонько похлопал по телу — атласная кожа со следами недавних побоев отозвалась крупной дрожью. И вдруг конь, словно почуяв избавление от ежечасной муки, мягко ткнулся губами в руку Первея и тихонько, благодарно заржал.
— Э-эй, пан, не знаю, как вас… Так дело не делается. Десять. Десять злотых стоит коник-то…
Первей чуть взглянул, искоса.
— Ну зачем тебе десять злотых, дурак? Ты и один-то пропить не сумеешь.
— Я? Не сумею?! Пропить?!! — похоже, Первей ущемил самое дорогое в душе пьянчуги.
— Пошёл вон, быдло!!! — рявкнул на него рыцарь, не желая более сдерживаться.
Мужичок, похоже, смекнул, что далее лезть на рожон не стоит. В конце концов, четыре золотых деньги весьма и весьма немалые, да что там — целое состояние для такой дыры. Махнув рукой, бывший водовоз устремился в корчму. За ним тут же гурьбой потянулись любители халявной выпивки.
