Теперь Перкару хватило и двух ударов — он внутренне смирился с тем, что поединок все равно проиграет, и готов был сдаться. Отражать отцовские атаки было невозможно. Поэтому, когда он снова увидел направленный на него клинок, он, как бы не замечая его, подставил себя прямо под удар, одновременно нацелив собственный меч на обнаженные ребра Шири. Отцовский меч опустился на его пока еще целое плечо, тогда как его собственный клинок полоснул пустой воздух.
Перкар искусал губы, чтобы не закричать. Шири, однако, не спешил воспользоваться своим преимуществом — он отступил назад и спокойно разглядывал своего старшего сына.
Люди во дворе снова стали насмехаться над Перкаром. Перкар выбрал позицию и атаковал отца. Противники сошлись и обменялись градом ударов. Удивительно, что ни один из них не задел Перкара, хотя он с трудом увернулся от меча, занесенного над его головой. Но что самое удивительное, ему удалось оставить глубокую царапину на руке Шири. Это придало ему смелости, и он с воплем ринулся в атаку, лишив себя этим всякой защиты.
Отец нанес удар первым, хлестнув его мечом плашмя по ребрам, но мгновение спустя судьба все же улыбнулась Перкару, и он услыхал глухой деревянный стук, когда с силой ударил отца по руке повыше локтя. У Перкара вырвался боевой крик, который перешел в радостный вопль. Торжество, однако, было недолгим, так как Шири сразу же развернулся и что есть силы хлопнул сына мечом по лопаткам, отчего Перкара пронзила жгучая боль. Перкар потерял счет обрушившимся на него ударам и, в конце концов, стал думать, что только чудо спасло его от сотрясений и глубоких ран внутри. Чудом казалось и то, что не было крови нигде на его теле — разве что несколько капель на искусанных губах.
Жаркая сауна была блаженством, и, как ни странно, Перкар испытывал едва ли не радость оттого, что тело его в синяках и ссадинах. Воспаленные мышцы и Ушибы, распаренные в горячем воздухе, как-то по-особому мягко и приятно саднили.
Да и первый глоток воти оказался не таким уж страшным. Он проскочил через горло, как теплый уголек, и, прежде чем растечься по жилам, на мгновение осел в животе.
— Никогда не забывай первый вкус воти, — сказал отец. — Не забывай, как ты стал мужчиной.
— Вряд ли я могу это забыть после такой потасовки. — В голосе Перкара прозвучал упрек, но уже довольно слабый — ему не хотелось, чтобы отец думал, что он по-настоящему сердится на него.
— Ты все выдержал молодцом. Я горжусь тобой.
Перкар низко наклонил голову, чтобы скрыть улыбку жгучей радости, охватившей его от похвалы отца. Шири положил ладонь на спину Перкара.
— А теперь Пираку, — сказал он. — Ты найдешь Пираку, как нашел я, как нашел мой отец.
Перкар кивнул, говорить он не мог. Отец и сын сидели молча, пока жар все глубже проникал в их кости. Шири плеснул горсть воды и подбросил сосновые иголки на камни, и сразу же с шипением поднялся пахучий ароматный пар.
— Она красивая, не правда ли? — сказал вдруг после долгой паузы отец.
— Да, отец. Очень красивая…
— Мм, да. — Отец сидел с закрытыми глазами.
— Я люблю ее, отец.
Шири фыркнул.
— Кто же в этом сомневается? Мы все ее любили… хотя со временем все меняется и начинаешь любить ее по-другому. Поэтому наши прадеды и заключили с ней соглашение, сынок. Полезно любить своих богов, обитающих в этой местности.
— Нет, отец, у меня совсем все не так, — запротестовал Перкар. — Я люблю ее как…
— Как первую женщину, с которой ты был близок. Я понимаю, сынок. Но она ведь анишу. И ты довольно скоро в этом убедишься.
— Такое случалось и раньше. В песне, в «Песне Мориру», где…
— Я знаю эту песню, сынок. Но человек умер, а Мориру продолжала жить, в вечной печали. Так оно и будет. — Он улыбнулся и, протянув руку, потрепал каштановую шевелюру сына. — Ты скоро найдешь земную девушку. Пусть тебя это не беспокоит.
— Она уже и сейчас печальная, — прошептал Перкар, не желая так легко оставить эту тему разговора и перейти к другой. — Она говорит…
— Сынок, — голос Шири был торжественный, серьезный, — сынок, выкинь это из головы. Ты ничего не можешь для нее сделать. Выкинь.
Перкар только собрался раскрыть рот, как вдруг заметил слегка приподнятую бровь отца — знак того, что разговор пора прекратить. Он уткнулся взглядом в пустую чашу из-под воти, зная, что он не сможет выкинуть эти мысли из памяти. Не сможет, как бы ни старался.
Дух в нерешительности остановился на краю зала — ему явно не хотелось ринуться в поток света, струящийся сквозь открытую крышу дворика. Прямые лучи почти не доходили до каменных плит двора; дворец здесь был трехэтажный, а дворик — всего десять шагов в поперечнике. Но все же на белой штукатурке поблескивал отраженный солнечный свет. Духов, надо сказать, яркий свет никогда особо не привлекал.
Хизи видела, как призрак вернулся обратно в зал, постоял около лестничного колодца, очевидно, решая, куда ему двинуться дальше. Квэй говорила ей, что духи часто не знают, что с собой делать, и даже нередко забывают, что они мертвые. Интересно, помнит ли этот, когда и где он бывает? Она внимательно следила за ним, надеясь найти хоть какую-нибудь разгадку, но от этого Духа толку было мало. Его даже нельзя было назвать фигурой или тенью, скорее это был некий искаженный образ, будто увиденный через сосуд с водой… или же просто через стекло. Иногда вдруг проглядывало что-то, даже черты лица. Когда Хизи было шесть лет, как-то раз, проснувшись, она увидела перед собой бледное нервное лицо молодого человека. И когда она закричала, он мгновенно исчез. С тех пор она никогда не видела так ясно лица призрака. Квэй всегда оставляла какие-то маленькие приношения нескольким духам — чаше всего Лунате, который жил у нее в кухне. Хизи потом даже познакомилась с молодым человеком, который посещал ее комнату, но лица его она больше никогда не видела.
Хизи вздрогнула. Это крыло дворца казалось ей каким-то странным: оно было населено духами, которых она раньше нигде не встречала. Этот, что стоял перед ней, был безусловно не опасен, особенно здесь, так близко к главному обиталищу этих существ, где Шагун почти каждую неделю их выметал.
— Пошли, Тзэм, — сказала она решительно, ступив на освещенный солнцем дворик.
В воздухе пахло шалфеем и мятой, которые выращивали в каменных ящиках. Голубь засеменил быстрее, чтобы избежать встречи с ними. Оба они, и она, и Тзэм, проходя, задели духа, который изо всех сил, казалось, вжался в стенку при их приближении.
— Даже не верится, что раньше я об этом никогда не думала, — пробормотала Хизи, когда они свернули в коридор пошире. Хотя он был тоже закрыт сверху, солнце попадало в него из двориков по обе стороны прохода. Изначальная планировка дворца никак не позволяла отдалиться от его ста восьмидесяти семи дворов.
