Жерар прижал платок к губам. А Альфонс сказал:
— Ваше чудесное высочество, вы на руки ее посмотрите, если не стошнит!
Посмотрел. На правой руке мизинец с безымянным пальцем сросся.
Сука дернулась, грохнула бутылки на стол и хотела удрать, но Стивен поймал ее за локоть. А я встал, отшвырнул стул и позвал трактирщика. Народ из этого поганого места кинулся вон, аж сшиблись в дверях лбами.
Тот прискакал, увидел — тоже позеленел и затрясся.
— Ничего себе, — сказал я. — Это что ж, у тебя некромантка прислуживает гостям? Ведьма?
Он на колени бухнулся, хотел меня за руки хватать — я отодвинулся. А трактирщик лепечет:
— Бросьте, ваше великолепное высочество, какая она некромантка! Дочка, с рожденья увечная, старая девка, готовит отлично…
Бароны засвистели. Жерар фыркнул в платок и процедил:
— О, прекрасно, она еще и готовит! Она у тебя, любезный, часом не из жира мертвецов с гнилыми костями готовит?
А Альфонс:
— Старая девка? Известно — некроманты не женятся, замуж не выходят, им другое надо! — и усмехнулся гадливо.
Трактирщик распустил сопли, а девка поджала губы, сощурилась — и молчит. Зато ее папаша просто криком кричал, мразь:
— Пощадите, ваше высочество! Увечная, хромая, отродясь ничего дурного не делывала!
Тогда Стивен ее за волосы ухватил и повернул меченой рожей к свету, а Альфонс отстегнул пряжку из плаща и воткнул иголку от пряжки ей в щеку, в центр метки. Гадина только зубами скрипнула, молча — а он вытащил иглу и показал всем. Совершенно сухая, ни капельки крови.
У трактирщика чуть глаза не выскочили.
— Ну что, — сказал я, — что ты, подонок, теперь скажешь? Это у нее на морде не знак Тех Самых? Милая, бедная девушка, да? Увечная?
Когда взрослый мужик рыдает — зрелище до предела отвратительное. Морда красная, в соплях, трясется — Жерар выплеснул ему в харю кружку воды, и еще милосердно поступил. А этот безбожник все свое:
— Ничего дурного, клянусь Богом, ваше высочество! С мертвецами — никак никогда, ну — гадает, чуть-чуть, слегка, на куриных потрошках — и все, вот Всезрящий свидетель!
Ну, этого уж, натурально, никак нельзя было стерпеть. Альфонс выскочил позвать стражу, Жерар обнажил саблю, Стивен суку потащил к выходу. На потрошках гадала! На куриных! А точно — не младенческих, ты, богоотступник?
Сильная была, паршивка. Стивен ее еле волок; когда стражники вбежали, мы еще были в трактире. Командир отряда поклонился; я приказал:
— Бабу — в Башню Порока, как некромантку, и дайте знать святым наставникам. Эту поганую дыру прикрыть до выяснения. Оставь здесь людей.
А сука схватила своей изуродованной клешней кусок сырого мяса, что слуга жарить нес, да так и бросил, прижала к меченой щеке и посмотрела на меня. И заговорила — сипло, но громко, я каждое слово расслышал:
— Ты, принц, пойдешь за золотом, огнем и кровью — и найдешь и то, и другое, и третье! Тебе в другом месте обед из жира мертвецов с гнилыми костями приготовят! Ты запомни, принц, нам с тобой вместе гореть, только тебе — в другом костре! — и дико расхохоталась. Безумная ведьма.
Мне вдруг стало душно в этом гадюшнике — и я выскочил на воздух, а бароны со мной. В конце концов, не мое дело разбираться с тварями, которые служат Тем Самым. Пусть теперь ею занимаются те, кому положено. Фу, прах побери, мерзость какая! А тут еще Жерар спросил:
— Вы, ваше прекрасное высочество, в предсказания верите?
— Не дури, — ответил я как можно внушительнее, чтоб он понял, какую на самом деле глупость сморозил. — Лжепророки — они враги Божьи, все слова у них — от Тех Самых, и от этой ереси помогают молитва и Всезрящее Око. Ты что, испугался?
— Испугаешься тут, — сказал Стивен. — Как вы, ваше высочество, этих подлюк не боитесь! У нее такая рука холоднущая была, я чуть не бросил все к псам, только вас постыдился.
— Да уж, — сказал Альфонс. — Вы, ваше прекрасное высочество, смелы просто на редкость. Я бы не стал связываться. Как она ржала-то! Мне даже жутко стало…
— Ну, — сказал я, — ей уже не долго ржать, адовой кобыле. И нечего бояться Всех Этих, они только страхом и сильны. И вообще — у нас сегодня день богоугодных дел, потому — Господь нас защитит и отблагодарит.
И точно. Господь отблагодарил.
Мы, конечно, больше ни в какой притон не полезли — никакой радости уже не было. Обедали дома, потом я сходил на псарню, посмотреть, как мои пойнтера: через пару дней собирался охотиться. Булька была рада до невозможности, со всеми перенюхалась, уходить не хотела — так уж, только потому пошла, что я позвал. За спасибо.
Хотел зайти к отцу, но у него была толпа послов из Приморья, только без женщин. Не свадебная свита, слава Богу. Я подумал, что они опять насчет какой-нибудь торговой ерунды, не прислушивался. Поболтал в приемной с какой-то провинциальной штучкой, пригласил ее к себе — ну, у меня она еще слегка поломалась, пришлось ей напомнить, что имеет дело с принцем. Через четверть часа дурочка перестала хныкать, а через час уже мило лизалась. Велел ей прийти вечером — Шарлотта уже надоела своими глупостями, да и фигура у этой была получше. Пышка такая, ямочки над поясницей.
И когда эта дамочка уже дошнуровывалась, ко мне вдруг заявился секретарь отца. Велел срочно идти, а мину имел такую, будто его любимую часть тела прищемили дверью. Я слегка занервничал, но пошел.
В приемной никого чужих уже не было, а у отца в кабинете торчали Мартин и Эмиль. И Эмиль рыдал, представляете себе, дамы и господа?! Рыдал, а Мартин обнимал его за плечо и на меня посмотрел как-то странно. То ли сердито, то ли сочувственно.
А отец оторвался от какой-то своей писанины и сказал, ужасно хмуро:
— Пришел корабль из Приморья, Антоний. Послы интересовались здоровьем принцессы Жанны. Она должна была прибыть еще на позапрошлой неделе.
Я стоял, как оглушенный. А Мартин сказал:
— Помните бурю, которая сломала ясень в королевском парке? В эту бурю попал ее корабль. Ваша невеста погибла. Утонула.
Эмиль снова захныкал. А я вдруг понял — все! Господь меня освободил! Он мне руки развязал! И больше ничего раз навсегда запланированного с моего рождения уже не будет! Никогда!
* * *
Не стану вам докучать описаниями начала нашего пути. Несколько дней корабль — он назывался "Святая Жанна" в честь моей небесной покровительницы — плыл по спокойным волнам, подгоняемый свежим соленым ветром. Дамы из тетиной свиты не позволяли мне беседовать не только с матросами, но и с офицерами, считая, что для невесты принца недопустимо общество мужчин столь низкого ранга. Это было мне весьма досадно, потому что среди моряков были особы презабавные, к примеру, толстый коротенький офицер с огромными косматыми бакенбардами, в добром расположении духа свистевший жаворонком, а в дурном кричавший на матросов: "Бесы пересоленные! Сто собак вас зубами за пятки!" Вообще, наблюдать за работой моряков, все время вязавших какие-то веревки на мачтах, лазавших по лестницам, тянувших канаты и певших печальные песни, было куда веселее, чем слушать опостылевшую дамскую болтовню — но наблюдать мне не давали.
