Но тут прорычал какой-то приказ лорд Хаик Ульф — и вперед выдвинулось несколько мужчин самого свирепого вида. Судя по всему, Ульф заранее расставил своих воинов по саду, переодев их в партикулярное, чтобы они сошли за гостей. В руках у переодетых воинов сверкнули мечи.
— Мои люди позаботятся обо всем, — сказал Ульф.
Увидев лорда Ульфа, пленник затрепетал. Всхлипы сменились жуткими воплями.
— Заберите его, — распорядился Ульф.
Безумец начал вырываться из рук у одетых в серое слуг Грижни, дергая их за рукава. Это зрелище вызвало у Верран и отвращение, и жалость.
Не обратив никакого внимания на Ульфа, Фал-Грижни обратился непосредственно к собственному узнику:
— Я тебя не знаю. Кто послал тебя сюда? — Этот допрос начался и продолжался при смятенном молчании окружающих. — Я лично допрошу этого человека. Доставьте его во дворец Грижни. И не делайте ему ничего дурного, — наказал чародей своим приверженцам.
Однако они не смогли выполнить этот приказ, потому что гвардейцы герцога преградили им дорогу к причалу. Из-под серых клобуков послышалось сдавленное шипение.
— Это дело дворцовой стражи. И мы с ним справимся. Чего вы ждете? — рявкнул Ульф, обратившись к своим подчиненным; гвардейцы подступили ближе, но невольно замерли, когда непонятное шипение из-под серых клобуков усилилось и стало звучать явно угрожающе. — Вперед! И не бойтесь ручных демонов Грижни!
Насчет того, что не нужно бояться, лорд Ульф ошибся: одно из серых существ внезапно полоснуло когтистой лапой по лицу ближайшего стражника, разодрав его от глаза до подбородка. Гвардеец с громкими проклятиями отшатнулся в сторону. Ульф, лицо которого побагровело от ярости, обратился к чародею.
— Отзовите ваших демонов, Грижни, и предоставьте моим людям выполнить их долг.
— Все это касается только меня. — Грижни не сводил глаз со взятого в плен безумца. — Я хочу узнать, кто прислал этого человека.
— Вот и отлично! Как только мы сумеем развязать ему язык, мы вас оповестим.
— Я уже знаю, но я хочу узнать наверняка. Мне необходимо подтверждение, прежде чем я предприму необходимые действия. Вы меня поняли, лорд?
Хаик Ульф побагровел еще сильнее, вид у него сделался угрожающим.
— Думайте, что вам угодно. Но мой долг и мое право арестовать этого человека. И всякий, кто попытается воспрепятствовать этому, посягнет тем самым на устои государства. Не этим ли вы намерены заняться, Грижни?
Однако Грижни не удостоил его ответом. Отвращение к начальнику стражи было, судя по всему, настолько велико, что дальнейшие препирательства представлялись бессмысленными.
Верран заметила, что лорд Саксас Глесс-Валледж что-то тревожно нашептывает на ухо герцогу. Его высочество все еще был несколько не в себе, но сейчас нашел в себе силы заговорить, словно его только что подхлестнули.
— Ульф прав. Это не подпадает под юрисдикцию Избранных. Позволю себе напомнить всем, кто имел неосторожность забыть об этом, следующее: Избранные не имеют права вмешиваться в мирские дела. Более того, я вынужден напомнить вам, Грижни, что было бы более чем ошибочно отдать вам во власть человека, который только что пытался лишить вас жизни. Люди могли бы подумать, что вы решили расправиться с ним, а подобные мысли подорвали бы подлинные представления о герцогском правосудии. Поэтому пленником должен заняться Ульф.
Фал Грижни промолчал, и Леди Верран затаила дыхание. Неужели ее муж безропотно покорится воле герцога? По лицу Грижни нельзя было ничего понять, но само его молчание оказалось достаточно красноречивым. К удивлению Верран, он посмотрел на нее так, словно с ее присутствием ему следовало считаться, принимая решение о том, как поступить. Затем дал пренебрежительную отмашку, и его слуги отпустили пленника, сразу же подхваченного и уведенного примерно полудюжиной гвардейцев. До слуха Верран еще какое-то время доносились его вопли и стенания, затем вновь наступила тишина.
— Вы приняли правильное решение, ваша непревзойденность, — как всегда, благожелательно и учтиво произнес Глесс-Валледж.
Это было дружеское замечание — и все же, подумала Верран, не намекнул ли вельможа тем самым на нежелательные колебания ее мужа, прежде чем он смирился с герцогской волей?
Солнце село, в саду наступили сумерки, слуги зажгли фонари. Какое-то время отовсюду лились звуки оживленных, но несколько бессмысленных разговоров. Фал-Грижни стоял в одиночестве, судя по всему всецело погрузившись в глубокие размышления. Но тут герцог отдал распоряжения и возобновился спектакль. Гости, в ходе возникшего переполоха и по его окончании разбредшиеся по всему саду, вернулись на свои места и начали терпеливо дожидаться окончания представления, которое должно было стать и концом всего празднества.
Верран, будучи утомлена и рассержена, с трудом перенесла медленное продвижение сендиллы по запруженному другими судами каналу Лурейс от герцогского дворца к устью канала Сандивелл, где высился дворец Грижни, хотя на всем пути по обоим берегам канала ей на глаза попадалось множество достопримечательностей. Дворцы Ланти-Юма, освещенные фонарями и маленькими разноцветными фонариками, представляли собой роскошное зрелище, а небо играло всеми своими красками, чтобы ублажить юную супругу Фал-Грижни. Но Верран ничего этого не замечала: ее парализовала мысль о приближении брачной ночи. Фал-Грижни сидел в сендилле рядом с нею. Его поведение на протяжении всего дня было предельно формальным, но вот наконец они с Верран обменялись словами, не входящими в предписанный ритуал. Девушке становилось все труднее справляться со своими нервами. Голова разболелась, а главное, Верран чувствовала, что если молчание не прервется, она просто-напросто умрет. И сама не осознав всей важности внезапно пришедшего ей в голову вопроса, она выпалила:
— А почему вы решили на мне жениться?
Лорд Грижни посмотрел на нее. Наконец его лицо утратило всегдашнюю непроницаемость, потому что сейчас на нем можно было прочесть откровенное удивление. Но когда он заговорил, его звучный голос полился с таким спокойствием, как будто ему надо было приручить только что пойманного в лесу и насмерть перепуганного зверька.
— Я последний в своем роду, мадам, и род Грижни не должен на мне пресечься.
Верран задумалась.
— Но почему же?
— Может ли быть, чтобы девушке из аристократического рода никогда не объясняли таких вещей?
Последнюю фразу он произнес с еще большим удивлением, чем предыдущую.
— Ничего толкового мне, во всяком случае, сказать не сумели. Неужели родовое имя, прямое наследование по крови и все такое прочее — вещи, к которым следует относиться с трепетом лишь ради них самих? Так мне и говорили, но почему дело обстоит именно так, мне не объяснил никто.
