Фарреллу хватило бы двух широких шагов, чтобы оказаться за спиной управляющего. Впоследствии он говорил себе, что испугался револьвера — думать так было легче, чем вспоминать, что он испытывал, глядя на Лилу. Она раз за разом облизывала темные челюсти, и даже изготовляясь к прыжку, подняла к пасти окровавленную лапу. Фаррелл думал о том, как она пробежит на мягких лапах по спальне, как дохнет ему в лицо. Управляющий всхрапнул, и Фаррелл закрыл глаза. Но и закрыв, все еще ждал от себя хоть каких-то действий.
Затем он услышал голос, не узнать которого было нельзя — голос миссис Браун.
— Не сметь!
Она стояла между Лилой и управляющим: в одной туфельке да и та без каблука, в разорванном на плече вязаном платье, с усталым и покрытым пятнами грязи лицом. Тем не менее она наставила на ошалелого управляющего указательный палец, и управляющий отпрянул на шаг, словно у нее тоже был в руке револьвер.
— Леди, это волчица, — нервно запротестовал он. — Леди, вы, пожалуйста, отойдите, отойдите в сторону. Это волчица, я ее сейчас пристрелю.
— Я хотела бы видеть разрешение на этот револьвер, — миссис Браун протянула к управляющему руку. Управляющий заморгал, бормоча нечто отчаянное. Миссис Браун продолжала: — Известно ли вам, что в нашем штате вас могут на двадцать лет посадить в тюрьму за тайное ношение оружия? Вы знаете, чему равен штраф за владение револьвером без лицензии? Он равен Пяти. Тысячам. Долларов.
С другой стороны улицы ей что-то кричали, но она обернулась к твари, рычащей среди мертвых псов.
— Пойдем, Лила, — сказала она. — Пойдем домой, с Берникой. Попьем чаю, поговорим. Ты знаешь, сколько времени мы уже толком не разговаривали? Когда ты была маленькой, у нас были такие хорошие, долгие разговоры, а теперь они почему-то прекратились.
Волчица перестала рычать, но еще ниже припала к земле, и уши ее оставались прижатыми к шее.
— Пойдем, маленькая, — продолжала миссис Браун. — Послушай, знаешь что? — ты позвонишь на работу, скажешь, что заболела, и поживешь у меня несколько дней. Отдохнешь как следует, может быть, мы даже поищем тебе нового доктора, как по-твоему? От Шехтмана проку мало, он мне никогда не нравился. Пойдем домой, солнышко. Мама с тобой, Берника все понимает.
Протягивая руку, она сделала шаг к примолкшей волчице. Управляющий испустил отчаянный бессловесный вопль и прыгнул вперед, неуклюже отпихнув миссис Браун в сторону. Он держал револьвер нацеленным прямо на Лилу и подвывал:
— Моя собака, моя собака!
Когда раздался выстрел, Лила была уже в воздухе, тень ее метнулась за ней по земле, ибо солнце наконец-то взошло. Она рухнула прямо на пару мертвых пекинесов. Их кровь обрызгала ей грудь и белое горло.
Миссис Браун, заверещав, словно звонок, извещающий о начале обеденного перерыва, отшвырнула управляющего на проезжую часть улицы и распростерлась поверх Лилы, полностью скрыв ее от Фаррелла.
— Лила, Лила, — причитала она, — бедная деточка, тебе не на что было надеяться. Они убили тебя, потому что ты не похожа на них, они убивают всех, кто от них отличается.
Фаррелл подошел и склонился над ней, но она, не глядя, отпихнула его к стене.
— Лила, Лила, бедняжка, несчастная крошка, может быть, так и лучше, может быть, ты теперь счастлива. Тебе не на что было надеяться, бедная Лила.
Владельцы собак с опаской подходили поближе, уцелевшие псы бежали им навстречу. Управляющий, обхватив ладонями голову, сидел на краю тротуара. Усталый, придушенный голос сказал:
— Ради всего святого, Берника, ну что ты на меня навалилась? Можешь выть дальше, если тебе так хочется, только слезь с меня.
Когда она поднялась во весь рост, на улице снова начали останавливаться машины. Полицейским пришлось приложить немало усилий, чтобы пробиться через толпу.
Никаких обвинений никто не выдвинул, поскольку предъявить их было некому. Собака-убийца — или волчица, как настаивали некоторые, — исчезла, а ее владельца, если он вообще существовал, отыскать так и не удалось. Что же касается людей, своими глазами видевших, как волчица при первом прикосновении солнца обратилась в юную девушку, то большей их части как-то удалось совсем ничего не увидеть, хоть впрочем и забыть увиденного они уже никогда не смогли. Вполне понявших, что они видели, было очень немного, но и эти, также не сумев увиденного забыть, ничего никому не сказали. Они, правда, скинулись, чтобы заплатить штраф, предъявленный управляющему за незаконное хранение оружия. Фаррелл тоже дал, сколько смог.
Лила же исчезла из жизни Фаррелла еще до заката. К матери она не поехала, но собрала вещи и перебралась к друзьям, в Виллидж. Позже он слышал, будто она живет на Кристофер-стрит, а еще позже, что она переехала в Беркли и вернулась в школу, доучиваться. Он никогда ее больше не видел.
— Этим все и должно было кончиться, — сказал он однажды Бену. — Уж больно много мы друг о друге узнали. У всякого знания, видишь ли, есть оборотная сторона. Она не смогла бы смотреть мне в глаза.
— Потому что ты видел ее с этими псами, ты это имеешь в виду? Или потому что знала, что ты не помешал бы тому дурачку ее пристрелить?
Фаррелл покачал головой.
— Это, наверное, тоже, но не только, есть еще кое-что, известное мне о ней. Когда она прыгнула в последний раз, она метила не в него. Она летела прямо на мать. Если б не солнце, она бы ее прикончила.
Бен негромко присвистнул.
— Интересно, знает ли об этом старуха?
— Берника знает о Лиле все, — ответил Фаррелл.
Миссис Браун позвонила ему почти два года спустя — сообщить, что Лила вышла замуж. Она потратила немало усилий и денег, чтобы его отыскать (в местах, где тогда обитал Фаррелл, телефонная связь действовала всего четыре часа в сутки), но по тому, как злорадно потрескивали в трубке статические разряды, он понял, что с ее точки зрения затраты себя оправдали.
— Он из Стэнфорда, — хрустела она. — Психолог-исследователь. На медовый месяц они поедут в Японию.
— Это чудесно, — сказал Фаррелл. — Я по-настоящему рад за нее, Берника.
И немного поколебавшись, спросил:
— А он знает про Лилу? Ну то есть, насчет того, что случается…
— Знает? — закричала она. — Да он рад до смерти, считает что это чудо! Как раз по его специальности!
— Чудесно. Замечательно. До свидания, Берника. Нет, правда, я очень рад.
И действительно, думая о Лиле, он испытывал радость за нее, смешанную с легкими сожалениями. У девушки, с которой он жил в ту пору, пунктик был до чрезвычайности странный.
