Храм Ашары, она же Ашкар, она же Анакир, стоял на самой верхней точке островка. Черный в черноте ночи, без единого огонька, без каких-либо украшений, он отличался от храмов Равнин лишь размерами. Вертикальная щель двери была очень высокой. Процессия ни звуком не обнаружила своего присутствия, но черные двери распахнулись внутрь. За ними забрезжил тусклый свет — единственный признак жизни, теплившейся в храме.
Факельщики аккуратно опустили свою ношу прямо на пороге, развернулись и двинулись обратно. Они были Висами или полукровками, кармианцами с примесью шансарской или ваткрианской крови, но обученными или вообще выросшими в другой традиции. Они вообще едва ли походили на людей.
Жрица встала на пороге.
— Ты входишь в Святилище богини, — произнесла она. — Всех, кто ищет Ее, она ждет. Тем же, кто не ищет Ее, нет пути сюда.
Казалось, что-то запело прямо в сердце Вал-Нардии — словно перезвон тех дисков, что висели на деревьях. Она быстро вошла в Святилище, и двери без чьего-либо видимого участия захлопнулись у нее за спиной.
Церемония проходила на широкой приподнятой террасе перед храмом. В прошлом это здание принадлежало кармианской богине любви, Ясмис, но она была ниспровержена и изгнана в маленькие святилища Города Наслаждений. Теперь здесь был храм Ашары, водяной Анакир. Ее небольшую статуэтку вынесли наружу, и теперь она стоял на золотом рыбьем хвосте с восемью руками, простертыми, как лучи.
Личный маг-жрец короля принес в жертву белого теленка. В Шансаре было принято всегда чтить Ее кровью перед сражением.
Небо над их головами было ясным и чистым, но Звезда уже появилась на нем и по ночам горела рядом с луной. В эту пору все имело чувственный подтекст — даже колдовство и религия, не говоря уже о войне. Такое время совершенно не подходило для сражений, и это ни для кого не было тайной. Светловолосые обитатели второго континента заявляли, что невосприимчивы к Застис, но было замечено, что на самом деле они не вполне безразличны к ней, и со временем их чувствительность только возросла — по крайней мере, у тех, кто долго жил на землях Висов. Лишь бледный народ степи, эманакир, в пору Красной Луны оставался столь же холоден, как и всегда.
Рэм переминался с ноги на ногу, позвякивая кольчугой. Другие тоже переминались, толпа волновалась и перешептывалась.
Жрец выкрикнул пророчество о победе, зазвенели кармианские гонги, и толпа с облегчением завопила.
Так много церемоний — и так мало кораблей! Точнее, всего три. Три корабля с неполной командой и гребцами, не желающими грести. Пришлось пообещать им двойную плату, которая оставалась пустым обещанием, пока Кесар лично не нашел где-то недостающие деньги. К тому же корабли эти были уже немолоды — элита кармианского флота тридцатилетней давности, кое-как подлатанная, но в любой момент готовая дать течь. Капитаны тоже присутствовали на церемонии, готовые отправиться в гавань и взойти на борт. Им предстояло плыть вдоль берега к выходу из пролива. Принц эм Ксаи с двадцатью своими людьми — ко всеобщему потрясению, он признался в том, что численность его гвардии вдвое превышает дозволенную — должен был выехать вперед и ожидать свой крошечный флот в Тьисе, городке, откуда пришли последние сведения о подозрительной активности закорианцев.
Это был фарс, и все эти религиозные украшения лишь делали его еще более мерзким.
Рэм снова переступил с ноги на ногу, растревожив шрамы, и подумал о Дорийосе.
Рэм, когда-то носивший имя Рармон, отлеживался после порки шесть дней. Врач, которого за плату привел к нему один из слуг торговца, отлично знал свое дело, и он быстро шел на поправку. Но в бесконечно долгие часы, лежа на животе во влажной жаре подвальной кладовой и слушая плеск моря о стену, Рэм был исполнен смутной ненависти ко всему вокруг. Раз или два к нему приходила Лики. Не то чтобы она обходилась с ним очень дружелюбно, но хотя бы присылала слугу с супом, хлебом и пивом. К счастью, пиво и прописанные врачом лекарства служили отличным снотворным, тем более действенным, чем меньше терзала его боль.
На шестой день перед самым рассветом Застис зарделась губительным багрянцем. Рэм выбрался из своей кладовки, воспользовался удобной ванной комнатой, имевшейся в доме торговца, и отправился на поиски матери. Она еще не вставала. Торговец должен был появиться дома уже завтра. Рэм оставил Лики два серебряных кармианских анкара, бросив их поверх дешевых украшений, рассыпанных у ее зеркала. Она не могла не понять, что это значит.
На улице у самых ворот Рэм столкнулся с одним из своих товарищей-солдат.
— Меня послали за тобой. Нашему принцу велено покончить с Вольными закорианцами в Тьисе, и нам с тобой предстоит отправиться на смерть вместе с ним.
Они посмеялись, и Рэм согласился прийти во дворец к вечеру. То, что Кесар позвал его в столь необычный поход вскоре после того, как отправил к палачу, вызвало у него странное чувство. Возможно, это ничего не значило. Эм Ксаи мог просто наугад назвать номер, который у Рэма был девятым, остальные же девять Девятых по каким-то причинам не подошли или что-то вроде этого...
В любом случае визита в Город Наслаждений было не избежать, и его толкал туда не просто страх погибнуть в этом походе. Днем квартал выглядел не столь роскошно, как ночью, но, разумеется, посетителей там все равно хватало. Повсюду било в глаза ослепительное сияние солнца на дешевых блестках. Свернув под небольшую причудливую арку, ведущую в Оммосский квартал, он вскоре очутился в Доме Трех вскриков, в который раз поморщившись от этого названия, и постучал в дверь.
Дряхлый оммосец, которого Рэму всегда хотелось придушить, тут же высунулся из приоткрытой щели, точно черепаха из панциря, и впустил его.
— Проходите, дорогой господин. Он свободен. Он ждет вас с тех самых пор, как Звезда раскрыла свое око — так сильна его любовь к вам.
Рэм бросил монетку старому мерзавцу и зашагал по спиральной лестнице, грязной и бесконечно длинной. Она составляла сильнейший контраст с помещением наверху, куда он вошел, постучавшись. Эта просторная комната на последнем этаже была чистой и тихой, напоенной запахом цветущих кустов, которые Дорийос выращивал в двух керамических вазах у окна. Сам Дорийос сидел сейчас между ними, занятый одним из бесчисленных сломанных музыкальных инструментов, которые он собирал, чинил, какое-то время играл на них, а потом продавал, а чаще просто дарил кому-нибудь.
Однако, увидев гостя, он широко улыбнулся, отложил свое занятие и пересек комнату. Приподнявшись на носки, он слегка поцеловал Рэма в губы.
— Я-то думал, что ты хранишь себя для меня, — добродушно произнес Рэм. — А ты, оказывается, пускаешь в комнату кого попало.
