Пару часов спустя я нашел разряженную лазерную батарею с выгравированными на корпусе инициалами Дикаря Грина, а уж в том, что Грин, увидев коразема, тут же убьет его, чтобы заполучить его глаз-камни, у меня не было ни малейших сомнений.
И я осознал, что не хочу, чтобы последний коразем умер по той же причине, что и ему подобные (включая тех, кого я убил самолично). Мы с Грином давно дружили, через многое прошли плечом к плечу, я прекрасно его знал и понимал, что мне не отговорить его от убийства коразема. Деньги, которые он мог получить за два глаз-камня, Грин наверняка поставил бы выше нашей дружбы.
Уж не знаю почему, но я не хотел, чтобы после смерти у последнего коразема вырезали глаза, просто не мог этого допустить.
Поэтому я позвал коразема, впервые произнес слово в его присутствии, он замер, повернулся ко мне. Я подошел, остановился в двадцати ярдах от него.
— Мне очень не хочется убивать тебя, — я нацелил на него лучевик, — но я вижу, что ты устал от жизни, и не хочу, чтобы тебя резали на куски. Ты станешь единственным животным, чьи глаза не станут ювелирным украшением, из чьих ног не сделают стулья для бара, а из хвоста — мухобойку. Этот мир и кораземы не сделали мне ничего плохого, вот я и отплачу добром за добро.
Он стоял, покачиваясь, не спуская с меня глаз и, когда я нажал на спусковой крючок, клянусь, я увидел в его взгляде благодарность и безмерное облегчение.
Он рухнул на землю, я подошел к нему и, убедившись, что он мертв, не хотел причинять ему дополнительную боль, выжег ему глаз-камни, чтобы никто не смог нажиться на них.
После этого Пепони мне разом разонравилась и через неделю я улетел на Фалигор.
* * *
Золушка смахнула первую слезу, которую мне довелось видеть на ее безупречной щечке.
— Я думаю, это замечательная история, — вырвалось у нее.
— У меня вопрос, — подал голос Макс.
— Выкладывай, — ответил Адский Огонь ван Винкль.
— Как бы ты поступил, если б знал, что на планете есть еще пять или шесть живых кораземов? Все равно убил бы его?
— Конечно, — ответил ван Винкль. — Только вырезал бы глаза и продал их.
Макс рассмеялся, а вот Сахара дель Рио возмущенно зашипела:
— Я думала, ты порядочный человек. Выходит, ошиблась.
— Я порядочный человек, — запротестовал ван Винкль. — Но не святой.
— Тебя никогда за него и не примут, — заверила его Сахара.
— И хорошо. А то не знал бы, что надевать первым, нимб или шляпу.
— Расскажи что-нибудь еще о кораземах, — попросила Золушка.
— Я рассказал все, что мог, — ответил ван Винкль.
— Я все-таки не могу представить себе, как они выглядели.
— Думаю, тут я смогу тебе помочь, — подал голос Маленький Майк Пикассо, рост которого составлял лишь четыре фута и девять дюймов.
— Правда?
Он пролистал один из своих альбомов, отбросил, взялся за другой.
— Вот, — открыл и протянул ей.
— Боже, ну и чудовище! — воскликнула Золушка. — Так ты говоришь, ростом они были за двадцать футов?
— Скорее, за пятнадцать, — ответил ван Винкль и протянул руку к альбому. — Позволь взглянуть? — Она передала ему альбом, он посмотрел на рисунок, повернулся к Маленькому Майку. — Это коразем! — В голосе слышалось безмерное удивление.
— Естественно.
— Но их уже пять тысяч лет как истребили. Каким образом тебе удалось узнать, как они выглядели?
— В молодости, когда я перебивался с хлеба на воду, я взял заказ на создание шести марок для почтового ведомства Пепони. На одной они хотели изобразить коразема. И прислали мне старые голографии и изображения.
— Ты все нарисовал правильно, за исключением глаз, — оценил работу Маленького Майка ван Винкль.
— Я и не знал, как выглядели его глаза, пока не услышал твою историю, — ответил Майк. — За пять тысяч лет голографии становятся на удивление блеклыми и нечеткими.
— Так ты художник.
— Самый лучший, — ответил Маленький Майк.
— Еще и скромный, — вставил Могильщик Гейнс.
— Ложная скромность мне претит. Ты слышал о «Моне Лизе»?
— Да. Висит где-то на Делуросе VIII.
— Чушь собачья. Оригинал украли лет тридцать тому назад. А в музее выставлена моя копия. И «Пикника на Пирхоте IV» Мориты.
— Тоже твоя работа?
— Само собой. — Маленький Майк самодовольно улыбнулся. — А когда они перевозили Сикстинскую капеллу на Альфу Прего III и потеряли полдюжины потолочных панелей, кого, по-твоему, они наняли, чтобы разрисовать белые пятна?
— Согласен, это впечатляет, — кивнул Могильщик.
— Понятное дело, — не стал спорить с ним Маленький Майк.
— Но как вышло, что я никогда не слышал о тебе, если ты такой мастер?
— Да нет, ты, конечно обо мне слышал. Маленький Майк — это для друзей. А мое полное имя — Микеланджело Гоген Рембрандт Ван Гог Рокуэлл Пикассо. — Он выдержал паузу. — Но лучшие свои работы я пишу инкогнито.
— А с чего это художнику не подписывать свои работы?
— На то есть причины.
— Может, раскроешь их нам? — настаивал Гейнс.
Маленький Майк отхлебнул из бутылки.
— Конечно, почему нет?
ВЕЛИЧАЙШАЯ КАРТИНА ВСЕХ ВРЕМЕН
Прежде всего вы должны понимать (начал Маленький Майк), что не каждое произведение искусства — оригинал. Я заработал больше денег, копируя старых мастеров для частных коллекционеров и музеев, которые не хотели признаваться в том, что оригиналы украдены или истлели, чем продавая собственные картины, хотя и они уходили за приличные деньги.
Странно, конечно, но это так. Я заработал миллионы на моих копиях «Трех фаций», «Настойчивости памяти», обложек трех номеров «Сэтедей ивнинг пост», а вот за свои работы, за одним исключением, о котором я собираюсь вам рассказать, я не получал больше пяти тысяч кредиток. И заплатил мне их Томагавк за портрет Шестиглазой Салли, который висит над стойкой его бара. Теперь-то я понимаю, что следовало просить по тысяче на глаз.
Это дилемма, с которой сталкивается каждый талант: мир, в моем случае галактика, еще не готов нас признать. Не созрел. Мы обгоняем свое время. Вспомните бедного Ван Гога. Человек умер, не продав ни одной своей картины. Или Марка Пинка.
* * *
— Какого Марка? — переспросил Макс Три Ствола.
— Пинка.
— Никогда о нем не слышал.
— Теперь понимаете, о чем я? — задал Маленький Майк риторический вопрос.
* * *
Однако (продолжал Маленький Майк), я никогда не верил в пользу голодания, поэтому брался за любую работу, которая позволяла оплатить счета и упрочить репутацию, пусть и не ту репутацию, которая должна быть у человека с таким несомненным талантом, как у меня. Я даже согласился нарисовать шесть марок для почты Пепони.
