— Что это? — проворчал Сэм, не понявший его действий. — Зачем принюхиваться? Вонь и так бьет мне в нос. Ты воняешь, и хозяин воняет; все это место воняет.
— Да, да, и Сэм воняет, — ответил Горлум. — Бедный Смеагорл чувствует это, но хороший Смеагорл переносит это. Помогает хорошему хозяину. Но дело не в этом. Воздух движется, что-то изменяется. Смеагорл удивляется, ему это не нравится.
Он снова пошел, но его беспокойство росло, снова и снова он останавливался, выпрямляясь во весь рост и поворачивая голову на восток и юг. Некоторое время хоббиты ничего не слышали и не понимали, что его тревожит. Затем неожиданно все трое остановились, принюхиваясь и прислушиваясь. Фродо и Сэму показалось, что они слышат доносящийся откуда-то издалека долгий воющий крик, высокий, тонкий и жестокий. Они задрожали. В тот же момент движение воздуха коснулось их кожи; стало очень холодно. Стоя с настороженными ушами, они услышали шум, похожий на отдаленный ветер. Туманные огни задрожали, потускнели и погасли.
Горлум не двигался. Он стоял, дрожа и что-то бормоча. Наконец порыв ветра обрушился на них, свистя над болотами. Ночь посветлела, они смогли видеть движущиеся облака тумана. Подняв головы, они увидели, что облака разрываются. Высоко в небе появилась луна в разрыве туч.
На мгновение ее вид внушил бодрость в сердце хоббитов. Но Горлум закрыл лицо руками, бормоча проклятия белому лицу. А потом Фродо и Сэм, глядя в небо и глубоко дыша посвежевшим воздухом, увидели это: небольшое облако, летящее с проклятых холмов, черная тень, вылетевшая из Мордора, крылатая зловещая фигура. Она пролетела на фоне луны и со смертоносным криком исчезла на западе, перегоняя быстрый ветер.
Путники упали ниц, прижимаясь к холодной земле. Тень ужаса повернула и вернулась, на этот раз летя ниже, прямо над ними, пригибая болотные камыши своими крыльями. Потом она исчезла, летя обратно в Мордор со скоростью гнева Саурона: за ней улетел и ветер, оставив мертвые болота голыми и мрачными. Болотная пустыня вплоть до зловещих гор была теперь залита лунным светом.
Фродо и Сэм встали потирая глаза, как дети, разбуженные после кошмара и увидевшие, что над миром все еще знакомая ночь. Но Горлум продолжал лежать, как парализованный. Хоббиты с трудом подняли его, и некоторое время он не поднимал лица, но стоял нагнувшись и закрывая голову большими плоскими ладонями.
— Духи! — скулил он. — Духи на крыльях… Драгоценность их хозяин! Они видят все, все. Ничего нельзя спрятать от них. Будь проклято белое лицо! Они все расскажут ему. Он видит. Он знает. Ах, Горлум, Горлум, Горлум!
Только когда луна зашла далеко на западе за Тол Брандир, он смог встать и идти.
С этого времени Сэму начало казаться, что он заметил изменение в Горлуме. Горлум больше подлизывался и старался показать свое дружелюбие; но временами Сэм ловил странные взгляды, которые тот бросал на Фродо. И Горлум все чаще и чаще обращался к свой старой манере речи. У Сэма был и другой повод для беспокойства. Фродо казался уставшим, уставшим до изнеможения. Он мало говорил, в сущности он почти совсем не говорил; он не жаловался, но шел, как тот, кто несет груз, вес которого становится непосильным; он тащился все медленнее и медленнее, так что Сэм часто просил Горлума подождать и не оставлять хозяина сзади.
С каждым шагом к воротам Мордора Фродо чувствовал, как тяжелеет Кольцо, висящее на цепочке у него на шее. Он начал ощущать, как вес Кольца пригибает его к земле. Но еще больше его беспокоил Глаз: так он называл его про себя. Именно Глаз, а не тяжесть Кольца заставлял Фродо нагибаться и укрываться при ходьбе. Глаз — это ужасное растущее ощущение враждебной воли, которая с ужасающей силой стремиться проникнуть сквозь облака, сквозь землю, сквозь тело, чтобы приколоть тебя, неподвижного, обнаженного, под смертоносным взглядом. Таким тонким и хрупким был покров, что еще как-то защищал его. Фродо теперь знал, где обитает эта воля — как человек с закрытыми глазами знает, где находится солнце. Он смотрел туда, и мощь этой воли ударяла ему в лицо.
Горлум вероятно, ощущал что-то в том же роде. Но хоббиты не могли догадаться, что происходит в его злобном сердце, разрывающемся между властью Глаза, стремлением к Кольцу, которое так близко, и данным им обещанием. Фродо не думал об этом. Мозг Сэма был занят главным образом своим хозяином, едва замечая темное облако, охватившее его собственное сердце. Он шел теперь за Фродо и бдительно следил за каждым движением своего хозяина, поддерживая его, когда он спотыкался, и стараясь подбодрить его своими неуклюжими словами.
Когда наступил день, хоббиты с удивлением увидели, насколько ближе стали зловещие горы. Воздух теперь стал яснее и холоднее, и стены Мордора, хотя все еще далекие, теперь не казались облаком на краю земли; как черная угрюмая башня, возвышались они в отдалении. Болота подошли к концу, сменившись торфяниками и обширными площадями сухой растрескавшейся грязи. Земля впереди поднималась длинными и пологими склонами, голыми и безжалостными к пустыне, которая расстилалась перед воротами Саурона.
Пока еще не взошло солнце, путники, как черви заползли под большой черный камень и съежились там, чтобы Крылатый Ужас не заметил их своими жестокими глазами. Всю оставшуюся часть дня и пути они провели в растущем страхе. Еще две ночи он пробирались по бездорожью. Воздух, как им казалось становился резче, он был полон горьких испарений, перехватывающих дыхание, забивающих нос.
Наконец на пятое утро после встречи с Горлумом они остановились. Перед ними, темные на рассвете, большие горы поднимали свои вершины в дымах и облаках. От их подножий отходили большие подпорки и холмы, которые начинались не более, чем в пяти милях. Фродо в ужасе огляделся. Ужасна, как мертвые болота и безводные нагорья Номаклинда, и еще более отвратительная была страна, которую начинающийся день медленно открывал испуганному глазу. Даже в озере мертвых лиц были видны жалкие остатки зелени; но здесь никогда не бывали ни весна, ни лето. Здесь ничего не жилою, даже растения-паразиты, что питаются гниением. Высохшие бассейны были покрыты пеплом и засохшей грязью, болезненно белые и серые, как будто горы изрыгнули на эту землю всю грязь из своих внутренностей… Высокие насыпи из битого измельченного камня, большие конусы обожженной и отравленной земли стояли, как непристойные надгробья бесконечными рядами, медленно открывавшимися в неохотно усиливавшемся свете.
