не полюбить твою мать – и если бы он выжил, она бы погибла вместо него. И тогда… Арджуна вернулся бы в школу. Он вошел бы в эти двери и добровольно стал жертвой чреворота.
– Но зачем?! – в ужасе спросила я.
– Потому что он понимал суть моего дара, – негромко ответила Дипти. – Тот Арджуна, который последовал бы моему предостережению и выжил, понял бы, что я сделала выбор. Что я могла спасти лишь одного – а значит, вместо него должна погибнуть твоя мать – и ты вместе с ней. И он не принял бы этого. Не было будущего, в котором Арджуна согласился бы спастись такой ценой. Поэтому я его не предостерегла. Только благословила и отпустила.
Она отпустила его, невзирая на собственную скорбь, и позволила насладиться короткой любовью, не замутненной страхом, по доброй воле сделать миру подарок… во всех возможных будущих Дипти видела это: себя, папу, маму, поочередно предлагающих мирозданию любовь, смелость и светлую силу искреннего самопожертвования.
Мама и папа не получили сутры, потому что в обмен предложили меня. Когда мама и папа просили у мироздания сутры – когда стояли, прижавшись друг к другу, в темных недрах школьной библиотеки, в крошечном кругу света, который сотворили друг для друга в этом жутком месте, – на самом деле они больше всего хотели не спасения, а перемен. Они хотели прекратить этот ужас, сделать так, чтобы анклавы больше не строились на чреворотах. И когда они предложили себя, прямо и откровенно, в уплату за это, они не просто получили книгу заклинаний – они получили именно то, что было нужно. Ребенка, который уничтожит чреворотов и заложит новые основания из Золотого Камня.
И неслучайно это произошло тогда, когда в Нью-Йорке Офелия нанесла мирозданию страшную рану – с помощью малии, вырванной у сотен живых людей, создала свое идеальное безотказное оружие. Нового, усовершенствованного чреворота, который будет высасывать ману из рассеянных по миру злыдней, аккумулируя энергию, которую те забрали у детей волшебников, и вливая ее в хранилище в очищенном виде. Ну и заодно прореживая советы конкурирующих анклавов. Чреворот, которого она сможет как следует воспитать и обучить при помощи карточек, чтобы он знал, кого есть нельзя.
– Орион, – сказала я, и у меня сжалось горло. – Как помочь Ориону?
Дипти лишь слегка вздрогнула и понурилась; на ее лице, как у мамы, появилось выражение ужаса и отвращения.
– Я его не вижу, – произнесла она. – Я не знала, чтó она натворила. Я видела только темноту.
– Я должна… – Я закрыла лицо руками и стерла слезы со щек. Все слова иссякли. Я знала только, что должна что-то сделать. – Я полечу в Нью-Йорк…
– Нет, – сказала Дипти, с пугающей скоростью повернувшись ко мне. Слабая старуха схватила меня за руки и сжала их, вцепившись, словно когтями. – Тебе нельзя туда, где она живет. Ни за что! Там место ее силы… и теперь она о тебе знает. Она будет готова.
– Но я не могу просто бросить Ориона там!
Дипти настойчиво качала головой, склоняясь ко мне; углы губ у нее опустились, на лице залегли глубокие складки.
– Галадриэль, я никогда не могла дать тебе ничего, кроме боли. Но пожалуйста, послушай. Послушай. Я любила Арджуну. Я знала, чем он пожертвовал ради тебя – не только в той жизни, которую прожил, но и в тысяче других, которые мог бы прожить. Я всем сердцем желала дать тебе и твоей матери любовь, которой вы лишились – мы все этого желали. Но я прокляла тебя своими устами, прокляла так ужасно, что никто из нашей семьи не протянул бы тебе руку помощи, и отослала вас обеих в ночь, одних, обрекая на жизнь среди чужих людей.
Я содрогнулась – эти раны были еще свежи, – и Дипти сморщилась, и по ее щекам снова потекли слезы.
– Знаю, – продолжала она. – Я знаю, что ты росла в страхе. Каждый раз, когда к тебе подступала смерть, я это видела. Из-за будущего, которое я предрекла тебе, мой внук Раджив, отец Арджуны, хотел вырвать тебя из рук матери в ту самую ночь. Он бы поднялся на вершину горы и бросился бы в пропасть вместе с тобой. Я это видела. Во многих будущих так и произошло. И все-таки я сказала то, что сказала. Ибо так было лучше. – В ее словах звучала абсолютная, стальная решимость, как будто в землю вбивали металлические колья, утверждая границы возможного. Дипти не выпускала моих рук. – Даже если Офелия попытается тебя заманить, что бы она ни делала, каким бы злом ни грозила, не езди к ней. Помни о боли, которую я тебе причинила, о любви и утешении, которыми мы могли бы окружить тебя, но не окружили, и знай, что так было лучше. Ты не должна оказаться в ее власти.
Она не сказала, что именно видела, но я и так знала. Я жила с этим каждый день с тех пор, как она впервые изрекла слова пророчества. Она видела малефицера, в которого я могу превратиться, темную владычицу, которой я всю жизнь отчаянно пыталась не стать. Вот что сделала бы из меня Офелия, если бы я ей позволила.
Дипти велела мне катить ее кресло по галерее в дом. Сначала я почуяла запах благовоний, потом услышала пение. Мы вошли в зал, где все родственники собрались вокруг алтаря, создав круг силы в несколько витков, и вместе пели, накладывая заклинания защиты. Они по-прежнему оборонялись от чреворота, которого я уже убила. Маленькие дети сидели в середине, у алтаря – некоторые уже понимали, что происходит, и в страхе жались к матерям. Они первыми заметили нас в дверях, и кто-то крикнул:
– Бабуля! Бабуля!
Люди начали поворачиваться, не размыкая круг и не прекращая петь, и одну из обернувшихся женщин я узнала – это была бабушка Ситабаи. Даже после пророчества она втайне много лет общалась с мамой по электронной почте, выпрашивая у нее фотографии, как объедки. Взамен она присылала свои, и мне никогда не хотелось их рассматривать, но мельком я кое-что все-таки видела – и теперь узнала ее.
Увидев меня, она издала громкий крик, и круг в замешательстве распался.
Хорошо, что я уже убила чреворота.
Со всех сторон кричали, но наконец люди успокоились настолько, чтобы выслушать Дипти и понять, что чреворота больше нет, а еще – что настало время принять дочку Арджуны с распростертыми объятиями. С тем же успехом, как вы понимаете, можно предложить тост за кровавого диктатора; поначалу на меня смотрели с изумлением, но до родных быстро стало доходить. Они
