На коня я не злилась.
Не на коня.
Оден с легкостью поднял меня в седло и, подобрав поводья, сам взлетел.
— Все хорошо, родничок?
Не уверена.
Конь идет мягко, Оден держит крепко и еще руку поглаживает, успокаивая.
— Все хорошо. Скоро мы будем дома.
Мы? Он — вероятно, а вот что касается меня...
— Верь мне, пожалуйста.
— Верю, — я опираюсь на него.
Верю. Что мне еще остается делать?
Разве что разглядывать дорогу, пыльную и широкую, которая раскаталась желтой тесьмой по зеленому полотнищу луга. Видны за дымкой поля, совсем уж вдалеке река поблескивает, мутная, как рыбий глаз. Машут крыльями мельницы, пережевывая остатки прошлогоднего зерна: совсем скоро потянутся к ним возы, спеша привезти молодое золото, и будут бросать его в поистершиеся зубы жерновов, заставляя воду ли, ветер ли, но работать.
— Оден, почему они тебя слушают?
Я спрашиваю тихо, но он слышит. И понимает истинную суть моего вопроса. Что будет, если эта пятерка поймет, что Оден — слаб?
Он сильнее любого человека, но... в нем ведь не осталось живого железа.
— Они знают, что я... не совсем здоров. Такое не скроешь, — он цокает языком, поторапливая жеребца, и тот отзывается охотно. — Но я — это не только я. Это еще и род Красного Золота. И Великие дома. И Король. В этом суть, Эйо. Неповиновение мне — это почти то же самое, что неповиновение Королю.
Оден замолчал, но ненадолго.
— Кто-то другой из Высших может оспорить мое решение. Или бросить вызов. Но до подобного доходит редко, всегда проще решить проблему мирным путем.
— То есть ты можешь приказать любому?
— Почти, — он улыбается, мне не надо смотреть на его лицо, чтобы понять — улыбается. — Но есть некоторые правила... скажем так, младшие дома трогать не принято. К примеру, я не буду наказывать того щенка и его командира, который виноват куда больше. Я изложу ситуацию их вожаку, и уже он примет решение. Если же я вмешаюсь напрямую, это подорвет его авторитет. Так не принято поступать.
У стаи своя иерархия.
— Эйо, — Оден перестал улыбаться. — Я прошу тебя относиться ко мне с должным почтением.
— Это как?
Отвечать не спешит, и перехватывает покрепче, боится, что с коня спрыгну от избытка почтительности?
— Не спорь. И даже возражать не пытайся. И уж тем более не называй меня собакой. Ни глупой, ни бестолковой, никакой.
Надо же, не знала, что это его настолько задевает.
— Не задевает, — он наклоняется к самому ухо. — Мне нравится, но... другие не поймут. Сочтут оскорблением. И то, что я его позволяю, будет воспринято как слабость. Или ненормальность.
Мысли Оден не читает, скорее уж, слишком они очевидны.
— Когда мы наедине — делай, что хочешь. А в обществе я должен вести себя по правилам.
И я в рамки этих правил, надо полагать, не вписываюсь.
— Конечно. Я постараюсь.
А что мне еще остается?
Глава 27. Неожиданные пробуждения
Сон снился до того странный и яркий, что пробуждение Виттара не обрадовало. Да и было оно каким-то... неправильным. Голова раскалывалась, под веки точно песка насыпали, и еще солнце прямо в глаза светило. Виттар пытался отвернуться, но это простейшее движение принесло такую вспышку боли, что он застонал.
Да что с ним такое?
Левый глаз получилось приоткрыть.
Комната. Его, Виттара, комната.
Определенно.
Окно, откуда солнце слепит. Высоко как-то... нет, с окном все в порядке, просто Виттар на полу. Почему? Ковер продран... пух повсюду. И во рту тоже. Попробовал сплюнуть, но не вышло, только закашлялся.
Щепки. Ошметки ткани... зеленой... портьеры? Осколки какие-то...
На живот перевернулся с трудом и несколько секунд просто лежал, упираясь лбом в паркет. По паркету змеилась трещина.
Что вчера произошло?
Разговор с Королем. Бал. Дебютантки... еще девица считала шаги... Сверр из Лунного Железа. Экипаж... и запах тот странный, от которого повело. А дальше — сон. Яркий, красочный и совершенно безумный. Или не сон?
Виттар снял с губ белую пушинку.
Не сон.
Бред наяву, рожденный сладким дымом.
Тора!
Она лежала рядом, укутавшись в пыльный бархат портьеры, и нежная ручка выглядывала из прорехи. Узкое запястье, лодочка-ладошка. И пух на волосах мазками белой краски.
Та, внешняя боль, отступила перед пониманием: убил.
В беспамятстве, в бреду, потеряв контроль над собой.
Вернулся домой, Тора его встретила, как встречала всегда, а он взял и... и вряд ли быстро. В воспоминаниях он был псом.
И то, что делал...
...насколько можно верить безумным снам?
Почему не убежала? Не спряталась? Слишком верила? Или пыталась, но он нашел? Дверь в комнату выломана... пробовала запереться?
Виттар дотянулся до руки, коснулся пальцев, которые дрогнули. Жива?
— Тише, девочка моя, — если жива, то есть шанс спасти.
Теплая. Горячая даже. И дышит.
Врач нужен... и перенести, не надо ей на полу лежать. А прикасаться страшно.
Виттар давно уже не ощущал себя настолько растерянным.
— Скоро доктор придет...
Придет и поможет.
Спасет.
Исправит хотя бы то, что исправить можно.
— Потерпи...
Виттар поднял ее вместе со шторой, которая потянулась следом, не то шлейф, не то узкий павлиний хвост. На лицо Торы он старался не смотреть.
И все же взглянул.
Чистое. И нежное. И словно спит, но если бы спала, то проснулась бы. А значит, все серьезно... она Виттара возненавидит. Уже ненавидит, но лишь бы жила.
А доктор ждал внизу, и ожидание явно затянулось. Он был недоволен, этот человек в черном костюме с белым воротничком. Виттару случалось встречаться с ним прежде, человек был опытен и хорошо известен, но вот имя его напрочь из головы вылетело.
— Помилуйте! — воскликнул доктор, подымаясь. — Я третий час жду! У меня есть и другие пациенты...
— Вам компенсируют, — Виттар облизал губы. — Идемте.
Тора не шелохнулась.
Но она дышала. И сердце билось ровно. И запаха крови, который должен был бы присутствовать, Виттар не ощущал.
Врач, подхватив саквояж, направился к лестнице. На лице его явно читалось недовольство, что Виттаром, что ситуацией в целом, однако у человека хватало ума помалкивать.
Слухи пойдут...
...не только слухи.
Плевать.
В гостевой спальне, маленькой, но чистой, пахло свежей сиренью. Лиловые, белые, багряные грозди клонились под тяжестью цветов. Пузатая ваза стояла на столике у окна, и само оно, приоткрытое, впускало ветер и солнечный свет.
Парусами разворачивались занавески.
