– Спасибо, Элджи, – сухо выдавил я. – Спасибо, что пыталась предупредить меня. Теперь я буду осторожен. Но я не могу… я не могу сейчас оставить ее, потому что мы связаны. Связаны навсегда…
Прошлым, хотел сказать я. Элджи смотрела на меня исподлобья, из-за чего ее и без того большие глаза казались огромными. Я увидел, что они заблестели – необычно заблестели. Ссутулившись, Элджи уронила факел и, закрыв лицо руками, разрыдалась по-детски громко и горько.
– Элджи, – сказал я, растерявшись. Но она уходила от меня, плача, как испуганный ребенок. Когда я рванулся следом, то наступил на тлеющий факел и погасил его.
– Элджи! – я слышал впереди безутешный плач, но, путаясь в темноте и в коридорах, никак не мог догнать ее. А потом стих и плач.
Я снова остался один. Без Элджи. Без Габриэллы. Почему Габриэлла хотела от меня избавиться? – Я отодвинул ставшую привычной горечь предательства. Думала, как и все они, что я собираюсь претендовать на трон? Или боялась, что я вспомню то, что может мне не понравиться? Все ли ее истории были правдой? Единственный, кто мог прояснить это, был Альберт, но он избегал меня. Очень скоро во дворец, впервые за долгое время, должны съехаться мои родственники, а Габриэлла ни разу не упомянула о Королевском совете. Не должен ли я был предстать на нем этакой хихикающей копией Айрата? Я потер лоб, прогоняя воспоминание о только что смотревших на меня глазах. Глазах друга, возможно, дочери Альберта… Меня предала Габриэлла, а я только что – пусть невольно – предал Габи. Потом. Я подумаю об этом потом. Мне нужна ясная голова, чтобы все обдумать. Я должен знать больше о своем прошлом. И никому не верить. Каждый из них вливал в меня по капле яда. Я уже не мог быть другом Элджи, и любить Габриэллу, и уважать Альберта. Возвращая мое прошлое, жизнь взамен отнимала у меня настоящее.
Он появился в моей комнате глубокой ночью – бледный, с всклокоченными черными волосами и дикими свирепыми глазами, – совсем непохожий на того учтивого сдержанного принца, которого мне довелось увидеть в замке Эл-джгеберты.
– Габи! – крикнул он. – Где Габи?
– Не знаю, – я шагнул навстречу и наткнулся на стену ненависти и боли.
– Я просил, – сказал Альберт шепотом, – я просил тебя. Ты давал мне слово.
– Почему ты не сказал мне, что она девочка? – крикнул я, заражаясь его безумием. – Я бы ни за что не взял ее с собой!
– Ищу ее, – сказал Альберт, – ищу и не могу найти, хотя чувствую, как ей больно. Она не отзывается. Первый раз она не отзывается, Гордон! Что ты сделал? Что? Ты…
– Не сходи с ума! – заорал я. – Что я с ней мог сделать? Что я ей мог сделать? Я привязался к ней не меньше, чем ты!
Он не спускал с меня свирепых серых глаз.
– Если с Габи что-нибудь случится, ты заплатишь за это, Гордон! – Альберт повернулся, плащ метнулся на его прямых плечах, словно крылья летучей мыши.
– Ты по-прежнему зовешь меня Гордоном?
– А как бы ты хотел, чтобы тебя называли?
– Ашуром, конечно.
– Ашу-уром?… – Альберт обернулся, я увидел его кривую улыбку. – А, так Габриэлла тебе сказала…
– Не только она. И Грудда, и Айленд…
– И ты считаешь, что на совете мы признаем тебя своим братом Ашуром? – язвительно спросил Альберт.
– Ты этого не хочешь?
– А почему ты этого хочешь?
– Альберт, – сказал я, глядя в его глаза. – Представь себе человека – одинокого, немолодого уже человека, – который внезапно находит свою родину. Свою семью. Чего вы все боитесь? Почему заставляете меня желать того, чего я на самом деле не желаю? Единственное, чего я хочу, – быть вашим братом. Неужели это так много? Ведь я же не самозванец, и ты знаешь это!
Вот уж не думал, что могу быть таким велеречивым… Я сморщился и умолк. Альберт молчал. Он молчал, но ощеренное злобное его лицо словно растекалось, отмякая, и приобретая обычное задумчивое выражение.
– Может быть… – сказал он и так же, как я, поморщился. – Может быть. Ведь и я небеспристрастен. Я очень хорошо помню, каким ты был, и не думаю, что с годами твое честолюбие уменьшилось. Кто знает, куда завтра направятся твои мысли. И кто их повернет…
– А откуда ты это можешь знать? Он качнул головой.
– Я видел сон… в городе кипела битва – и ты был тому виной. Тебе говорили? Я вижу вещие сны.
– Например, о Габи?
– Да… я очень надеюсь, что он не сбудется. И очень боюсь, что сбудется.
– Скажи, Габи – твоя дочь? – наконец я спросил о том, о чем давно хотел спросить.
Альберт неожиданно улыбнулся, и его лицо опять стало прекрасным.
– Могли ли столь мрачные личности, как я с Ганелоной, зачать такую солнышко-девочку?
Я глядел на него во все глаза.
– Так она не твоя дочь?
– У Ганелоны был мимолетный возлюбленный до меня… он давно умер. Не говори об этом Габи. Она – все, что у меня осталось от Ганелоны. Но вернемся к тебе. Когда состоится совет, я скажу, что ты – игра природы, похожая на моего умершего брата. И не я один. Это повторят Арон и Анкер. И не надейся на нежные чувства Габриэллы… кстати, где она сегодня, почему не в твоих покоях? Потеряла к тебе интерес? Поняла, что с тобой не так легко играть?
Я сел на кровать, закинув ногу на ногу. Зло усмехнулся.
– И каково же чувствовать себя богом, Альберт?
Он тяжело облокотился о спинку.
– Ты тоже в свое время решал чужие судьбы, не считаясь ни с чьими желаниями и надеждами. Все мы платим за свое прошлое, помним мы его или предпочитаем забыть. Настало твое время платить.
Он пошел к дверям – высокий, несколько сутуловатый. На пороге оглянулся, смерил меня взглядом и добавил:
– Если оно у тебя еще есть.
У Гивы было смуглое лицо, черные матовые глаза, и она очень походила на Габриэллу, хотя красоте ее чего-то не доставало. Может быть, силы королевского величия? У нее были нервные руки с огромным рубином на указательном пальце, и она то и дело в разговоре дотрагивалась до этого перстня, словно черпая в нем уверенность. Она быстро отводила взгляд, встречаясь с моими глазами, да и на других предметах он надолго не задерживался – нервничала? Боялась?
– Зачем ты меня сюда привела?
– Это наш семейный склеп. Здесь мы можем поговорить спокойно. Покойники не подслушивают.
– Хотя иногда воскресают, – усмехнулся я.
Гива поглядела испуганно. Фамильная усыпальница королей Элджеберта оказалась настолько обширной, что ее хватило бы еще на добрый десяток поколений. Мы проходили мимо гробниц с надписями на древних языках, с выбитыми рисунками и барельефами. Гива на мгновение задержалась у одной из последних, поднесла к лицу руки. Я услышал ее срывающийся шепот:
– Дай мне силы сказать ему это… Оглянулась.
