Балкис очень хотелось спасти единорога, но жизнь друга ей была еще дороже! Она в отчаянии забормотала охранное заклинание, понимая, что может опоздать, что Антоний не успеет выговорить последнюю строчку…
Но тут что-то маленькое, отливающее бронзой пулей вылетело из-за деревьев, помчалось к Антонию и вспрыгнуло на него.
— Антоний, перевернись! — прокричала Балкис кошачьим голоском, и ее спутник услышал ее. Он проворно перевернулся, не спрашивая зачем, и в это самое мгновение лев нагнулся, его зловещие челюсти сомкнулись на твердом, как металл, панцире… гигантского муравья!
Муравей повернул голову и запустил жвала в шею льва. Лев взвыл от боли, выпустил зловредное насекомое и поддел его лапой, но муравей отбежал в сторону и тут же бросился на льва и, цапнув его за другую лапу, оторвал от нее довольно большой кусок шерсти с мясом. Затем от убежал подальше и поспешно сжевал лакомство. В последнее время муравью более или менее везло с охотой, но упускать такую добычу он не намеревался.
Оглушительно взревев от боли, лев повалился набок.
Балкис бросилась к Антонию и начала превращаться из кошки в девушку.
Муравей пошел в атаку. Лев замахнулся на него здоровой лапой, но муравей, приплясывая, избежал ударов и вскоре сомкнул жвала на шее хищника. Зверь запрокинул голову, попытался сбросить надоедливое насекомое, но муравей все еще был голоден и упрямо кусал льва. Наконец удар тяжелой лапы попал в цель, и муравей закувыркался по траве. Однако он тут же перевернулся, встал на лапы и приготовился к очередному походу за едой.
Балкис подхватила Антония под мышки и потащила к лесу.
Лев, лежа на боку, пытался отмахнуться от муравья, но не удержался и повалился на спину. Муравей запустил жвала в его грудь. Хищник взревел от дикой боли, поднял задние лапы, принялся лягаться. В сторону отлетел кусок панциря муравья, а потом и он сам. Однако при этом в его жвалах остался большущий кусок львиного мяса. Стеная от боли, лев попробовал перекатиться на живот, чтобы встретить и отразить очередную атаку врага, но муравей ловко проскользнул между лапами противника, ринулся на запах крови и принялся кусать и рвать края раны, зияющей в груди льва. Захрустели ребра, и вскоре муравьиные жвала добрались до сердца врага. Огромный зверь в последний раз судорожно закашлялся, его тело затряслось в предсмертных судорогах, он в последний раз брыкнул задними лапами и… оторвал туловище муравья от головы. Еще несколько секунд жвала перемалывали плоть — казалось, насекомое не поняло, что у него уже нет тела, что он уже, по сути, мертв. Но вот наконец челюсти безжизненно сомкнулись, а лапки на отброшенном в сторону туловище перестали шевелиться. Противники, убившие друг друга в жестокой схватке, неподвижно замерли.
Но Балкис этого не видела. Ее тревожило совсем другое.
— На помощь! — крикнула она, забыв о какой бы то ни было предосторожности. — Помогите мне — все, кто только слышит меня! Мой любимый умирает!
Она опустилась на колени рядом с истекающим кровью Антонием, прижала ладонь к его сердцу, услышала, как неровно оно бьется, и с тоской и страхом осознала, как сильно на самом деле она любит его.
— Какая чепуха! — послышался скрипучий голосок. Балкис перестала рыдать и обернулась, изумленно вытаращив глаза.
— Видала я дохлых рыб, дохлых крыс и дохлых ящериц, барышня, — продолжал звучать странный голос, — и уверяю тебя, что тот мужчина, над которым ты так жалобно причитаешь, не похож ни на кого из них — ни на рыбу, ни на крысу, ни на ящерицу, и если на то пошло — на дохлого он тоже мало смахивает.
Балкис не в силах была вымолвить ни слова. Голос принадлежал… птице!
— Что же до того, что он — твой возлюбленный, — невозмутимо продолжала птица, — то это единственное, чем можно оправдать твое неразумное поведение. Вот мы, птицы, на счастье, от такого застрахованы, зато мне не раз случалось видеть, как неразумно поступают глупые бескрылые, как все они превращаются в сущих остолопов.
Птица была необычная — с удивительно яркой окраской: зеленая, с большим кривым красным клювом, красными лапками и красной ленточкой вокруг шеи. Балкис помотала головой и мысленно внушила себе: «Если ты умеешь говорить по-кошачьи, то почему бы и птице не разговаривать?»
— Что ты знаешь о любви, птица?
— Вполне достаточно, чтобы сказать: любишь его, так стань близка с ним и покончи с этим раз и навсегда! — строптиво ответила птица. — И говорить-то не о чем!
Балкис густо покраснела и вернулась взглядом к Антонию. К ее радости, он начал дышать ровнее, приоткрыл глаза и заморгал. На его груди краснели четыре глубокие кровавые царапины, оставленные когтями льва, а на щеке темнел синяк. О, как он пострадал, пытаясь защитить ее! Охваченная страхом за его жизнь, Балкис осторожно просунула руку под рубаху Антония и ощупала ребра.
— Ага, послушала моего совета! — хрипло каркнула птица. — Ну вот, она уже ласкает его!
Балкис зарделась еще гуще и бросила:
— Займись своими делами, презренная птица, а людям оставь человеческие!
— Ах, какая деловая нашлась! — пискнула птица и покачала головой. — Так, стало быть, у тебя с ним общие дела, только и всего? Ну, тогда тебе не стоит думать о замужестве!
— Молчи! — крикнула Балкис. Ее бросило в жар. Она была уверена, что щеки у нее от стыда того и гляди воспламенятся. — Ты говоришь глупости, ворона в ярких перьях! Молчи, если не знаешь, как мне спасти возлюбленного!
— А я думала, ты и не спросишь меня об этом, — чуть удивленно отозвалась птица. — Конечно, мозгов у меня маловато, потому и знаю я не слишком много — но сдается мне, что если ты поможешь единорогу вытащить из дерева рог, то он, пожалуй, согласится отвезти твоего приятеля туда, где ему окажут помощь.
— Единорог? — встревоженно воскликнула Балкис. — Бедняга! Я бы рада ему помочь, но как я могу бросить Антония?
— Ничего, не помрет, — беспечно отозвалась птица. — Тебе же не о жизни его, а о здоровье печься надо. А лично я бы больше за твое сердце переживала, чем за его здоровье, — как бы оно у тебя не разорвалось из-за пустых хлопот.
Балкис прикусила язык и не ответила очередной дерзостью. Верно, птица вежливостью не отличалась, но была явно наделена здравым смыслом и, похоже, действительно знала, где можно было найти подмогу. Раны Антония сильно кровоточили, но гораздо сильнее девушку пугало другое: не пострадали ли от удара львиной лапы внутренние органы. Однако тревога немного отступила, и Балкис решила еще немного порасспрашивать птаху-пересмешницу:
— Что ты за птица?
— Давай-ка лучше я у тебя спрошу, что ты за девица, если умеешь исчезать и появляться в разгар сражения?
