— Мы вместе пойдем в Урик, — сказал он, и на этот раз это был не вопрос.
— Ты, ты можешь идти, но не Руари…
Опять мальчишка недовольно скривился и открыл рот. И опять Павек сжал его плечо рукой, призывая к молчанию.
— Червяк имеет право, — сказал он спокойным, ровным голосом. — Он пытался сделать как лучше, даже взломал тайник, хотя женщины перехитрили его. У него есть право выбора, чью ошибку он хочет исправить: Телами или Экриссара.
Если бы он был в положении Йохана, то, с точки зрения Павека, усталый дварф должен был бы принять это предложение. Кроме того, если Руари будет делать слишком много шума или мешать, всегда можно стукнуть его как следует и оставить в какой-нибудь рыночной деревушке.
— Мы спросим Бабушку, — сдался Йохан и повернулся к ним. На его лице было освобождение от всего, что он пытался скрыть. Никто не хочет умирать в одиночку.
— Мы скажем Бабушке, что мы собираемся исправить ошибку, которую она сделала, и мы все вместе станем баньши и будем шляться и выть здесь, если она попытается остановить нас.
* * *
Немного позже, при свете лампы, освещавшей ее домик, Телами объяснила им, что их план — типичная мужская глупость. — Каши мертва. Она убила сама себя — она знает как — прежде, чем сдаться этому ужасному существу или выдать секреты Квирайта. В чем-то вы правы: я ошиблась. То, что бедняки будут страдать без Дыхания Рала, самая малая цена за мою ошибку. Пока Лаг не выветрится из памяти живуших, зарнека останется в Квирайте, скрытая ото всех. Но Каши мертва, и сколько не бей себя в грудь или отомсти за все, ее не вернешь. Здесь ничего нельзя сделать. Мы все заплатили свою цену. Забудьте Урик. Забудьте все. Оставьте это в покое. — Потом она взглянула на Йохана и добавила, — Я могу изменить твой фокус, при помощи стража. Нет никаких причин жертвовать собой.
Йохан не сказал ни слова, но Павек выругался так громко, что мог бы поднять на ноги всю деревню.
И он поднял, стража Квирайта. Знание потекло через него — угрожая уничтожить его своей интенсивностью — потом рука Руари легла на его руку, помогая ему управлять силой, которую он инстинктивно призвал.
— Не пытайтесь соблазнить меня вашим извинением, — прорычал он — или вашим счетом: за это уплачено, а за это еще должен. Я знаю лучше. Я знаю Экриссара. Взгляните на меня, Телами. Взгляните внутрь меня. Взгляните на то, что я знаю об Элабоне Экриссаре и скажите мне, что не осталось ничего, что надо сделать!
Старуха не воспользовалась своей силой мыслеходца, не стала брать образы из его сознание, которые он так отчаянно пытался передать ей. Она даже не подняла свои глаза, чтобы встретиться с его взглядом, но каким-то образом она отрезала его от силы стража.
Рука Руари соскользнула с его, и наполненный энергией воздух в домике разрядился, сменившись ночной прохладой.
— Проклятое милосердие Хаману больше вашего, — прошипел Павек. Она каким-то образом уменьшила силу его голоса, когда отрезала его от силы стража. — Он никогда не разрешал ускользнуть неотомщенными из под его гнева.
Его ноги налились тяжестью. Он пошел к двери, качаясь, едва не падая. Телами не сказала ничего, ничего, что остановило бы его.
* * *
Три свежих канка, провизия и замечательное обсидиановое оружие ждали их рядом с центральным колодцем, когда Павек заставил себя подняться утром из-под тени дерева, куда он буквально свалился после того, как вышел из домика Телами. Самой Телами рядом не было. Руари сказал, что на рассвете она отправилась в свою рощу, пешком, помогая себе посохом. Еще он сказал, что она извинилась перед ними, что она плакала и рыдала, разорвала на себе одежду, и жаловалась, что готова умереть, перед тем, как уйти из хижины. Павек и Йохан надавили на него, и он признался, что провел всю ночь высматривая и бегая по деревне.
Безграничная энергия юности, с завистью подумал Павек, пока он умывался и стряхивал сон с глаз. Он закостенел, мышцы ныли, тело болело при каждом движении, как если бы он проиграл в неравном бою — в некотором смысле так оно и было: Телами проверила его на прочность еще до того, как он понял, что сражается.
И тогда перед рассветом она признала свое поражение.
Он набросил кожаное седло на спину канка, едва успев избежать приятной встречи с его жвалами. Жуки застучали жвалами, громкое и нервно, все волосы на его теле встали дыбом, но жука надо было запрячь и нагрузить. Он затянул веревки покрепче, подвесил на них мешки с едой и водой, а на свой пояс повесил длинный и острый обсидиановый кинжал.
Йохан уже сидел верхом на своем канке. Глаза дварфа были еще красно-черные, но его силы явно восстановились после ночного сна. Вернулся Руари с четвертым канком.
— В случае, если найдем ее, — объяснил он еще до того, как они спросили его. — В случае, если нам повезет.
Дополнительный канк никак не мог помешать — особенно, как сказал Ру, если им повезет. Павек молча ждал, пока Руари не оседлал своего канка и не взнуздал дополнительного. Жители Квирайта пришли посмотреть, как они уезжают. Фермеры приветствовали их, скрещивая пальцы различными счастливыми знаками, или сжимая побеги крошечных белых цветов в своих руках. Друиды просто стояли, на их лицах застыло странное выражение, которое было намного сложнее понять.
Обменялись несколькими словами. Все, по видимому, слышали полуночный рев Павека, или слухи о нем, если не проснулись. Говорить было не о чем. На небе, как всегда, не было ни облачка. Песчаная буря, шквальный ветер или даже Тирский шторм, все может обрушиться на них до того, как они окажутся в Урике, и никто, даже самый мудрый человек в Квирайте, не может с этим ничего поделать. Но если ничего такого не будет, они окажутся в Урике через четыре дня. А что потом?
Что может хоть кто-нибудь сказать трем мужчинам, стремящимся к неизбежной и мучительной смерти?
Что может хоть кто-нибудь их них сказать друг другу?
Ничего.
Йохан коснулся антенны своего канка и тот двинулся вперед. Руари был следующим с дополнительным жуком на поводу. Павек ехал последним.
* * *
Телами ждала их на границе Кулака Солнца. Она как-то вся сгорбилась и ссутулилась. Несмотря на знакомую шляпу с вуалью, Павек вначале даже не узнал ее. Она попросила — очень честная просьба, а не унижающая команда — использовать ее искусство, чтобы спрятать их знания о Квирайте в самых укромных уголках сознания, на всякий случай. Это не помешает, настойчиво сказала она, вернуться им обратно, но зато ни Элабон Экриссар, ни кто-нибудь другой не сможет извлечь из их памяти ничего.
— Ради Квирайта? — попросила она.
