Первое, что хотелось сделать в городе — это покрепче зажать нос. Каждый день по этим улицам проходили десятки тысяч коней, тысячи коров и неведомо сколько более мелкой живности. И все они были воспитаны, как обычная скотина. В Себеже и Великих Луках атмосфера на озон тоже не очень походила — но там число жителей измерялось тысячами. А здесь — многими десятками тысяч. И каждый, естественно, имел хоть одного коня, хоть одну корову. Ну, и еще что-то для разнообразия стола…
Ни о каком снеге тут можно было не вспоминать. То, что лежало на земле, было перемолото в желтую вязкую жижу. То, что на крышах — давно почернело от сажи. Мостовая, о которой Андрей где-то что-то читал, если и имелась, то, наверное, в Кремле, либо у подворий особо ценных вельмож.
Боярин Василий Ярославович уверенно ориентировался в лабиринте темных влажных частоколов и глухих стен и вел отряд широким шагом, пока наконец не спешился на брошенные возле ворот доски. Решительно постучал. Через пару минут ворота приоткрылись, женщина в тулупе и простом платке окинула гостей взглядом, потянула створку на себя.
Боярин вошел, повернул к коновязи. Следом спешился и вошел новик, потом холопы. Гости не спеша отпустили коням подпруги, пригладили их, успокаивая и поясняя, что пришло время отдыха. Двор был не очень большой, как треть усадьбы. Но для города — очень даже неплохо. Дом же по размерам не уступал хоромам Василия Ярославовича.
Хлопнула дверь, на крыльце появился краснорожий боярин со шрамом через левую щеку, с реденькой короткой бородой, в шубе с длинными рукавами и в красной суконной ферязи. Чуть покачиваясь, он раскрыл объятия:
— Кто к нам приехал, кто этот гость дорогой? А мы уж два дни дождаться не можем! Ай, гость долгожданный!
Лисьин рассмеялся, поднялся по лестнице, обнялся с пьяненьким хозяином:
— Ну, как ты, Иван Юрьевич?
— А ныне и ничего, — мотнул головой тот. — Заходи. Ну, холопы твои все знают, разберутся.
— Погоди… — Василий Ярославович жестом подозвал к себе Зверева. — Смотри, кого я привез.
— Кого?
— Сын это мой, Андрей. Ныне уже новик, в поход со мной сходил.
— Андрюша… — Боярин сбежал по ступенькам, обнял Зверева и слюняво расцеловал: — Ты меня помнишь, дитятко? Помнишь Ваню Кошкина?
— Да ему пять лет было, Иван Юрьевич.
— Да? Не помнишь? Ну, так идем, вспоминать будем!
Вслед за взрослыми боярами Андрей поднялся на крыльцо, остановился. Вторуша и Никита расседлывали коней, относили вьюки в сарай. Это означало, что в Москве все они будут жить, скорее всего, именно здесь. Эта идея Звереву не очень понравилась — но что он мог поделать?
— Андрюша, где ты там потерялся?
Новик вздохнул, вошел в двери.
Трапезная здешняя была вдвое больше лисьинской — даже столб в центре пришлось поставить, чтобы перекрытия потолок удержали. Стены оштукатурены, расписаны цветами и неведомыми зверьми. Стол к приходу новых гостей был изрядно разорен: на скатерти стояли полупустые блюда, миски, подносы, валялись опрокинутые крынки и медные кувшины. Из лавок, стоявших вдоль столов, тоже — будто с какой-то целью — была опрокинута каждая вторая. На прочих лавках расположились два десятка гостей в атласных и ситцевых рубахах, а некоторые даже и в шелковых; сапоги играли изумрудными, багряными и сапфировыми оттенками. Что касается ферязей и кафтанов — они валялись на коврах, у стен, и лишь некоторые были сложены на скамьях под окнами.
— Это мой друг был, Иван Кошкин, — тихо пояснил Василий Ярославович, после чего громко объявил: — Смотрите, кого я с собой привел, други! Это сын мой, новик, Андрей Васильевич.
Пирующие вяло загомонили:
— Братчину, братчину! За молодого Лисьина! В круг его, в круг!
— Это мой друг боярин Петр Катанин… — указал на скуластого, с губами бантиком мужчину Василий Ярославович. — Это мой друг Глеб Пашохин. Это мой друг боярин Анатолий Коза… Ну, запомнишь.
— Братчина!!!
Двое холопов внесли в трапезную и поставили на стол чашу примерно двухведерного объема, до краев полную слегка мутноватого желтого пива с тонкой пенкой на поверхности.
— Друзья! — взмахнул рукой боярин Кошкин. — Ныне день у нас великий! Ныне в круг наш мы нового боярина принимаем. Осушим общую чашу, чтобы всегда мы единой семьей держались, чтобы в беде не бросали товарища своего, чтобы помнили и любили всех! За нового друга нашего, за боярина Андрея Лисьина, сына Лисьина и внука Лисьина! Ну, боярин, пей!
Ради торжественного события осоловевшие от выпитого мужи поднялись, подтянулись к чаше и радостно взвыли сиплыми голосами:
— Пей до дна, пей до дна!
— Пей, — подтвердил Василий Ярославович. Андрей вздохнул, приложился к краю. Поднять этакого кубка он не мог, а потому просто наклонил чуть на себя, всасывая сладковатый хмельной напиток мелкими глотками. Пил, пил, пил — пока не понял, что наступил неодолимый предел.
— А-а-а! — радостными криками встретили его передышку сотоварищи но пьянке.
К чаше подступил Лисьин-старший, тоже припал к пиву. Следом стали отхлебывать все остальные. Несколько минут — и братчина опустела. Народ, зело пьяный и до этого торжественного подвига, окончательно ослаб.
Новик понял, что здесь отдельных приглашений не будет, прошел вдоль стола, быстро обглодал пару крохотных рябчиков, отрезал кусок лебединой грудки. Заморив червячка, вытянулся на скамье у окна, положив голову на чей-то кафтан. В ногах тотчас появилась блаженная слабость. Но не успел он закрыть глаза, как его взяли под руки и за ноги, попытались поднять.
— Эй, вы чего? — взбрыкнул Андрей.
— Прости, боярин. — Его немедленно отпустили. — Мы хотели тебя в светелку твою… Проводить.
Дворня боярина Кошкина была одета одинаково — полотняные рубахи с синим воротом и синим шитьем понизу. Уважает хозяин порядок.
— Ладно, ведите, — разрешил новик. По угловой лестнице они поднялись на второй этаж, холоп отворил дверь в комнату шириной в два воробьиных шага и крохотным окошком где-то далеко-далеко наверху. Зато здесь была перина — и больше для счастья Звереву ничего не требовалось.
* * *
Не успев ввечеру хорошо попраздновать, утром старший и младший Лисьины оказались единственными, кто смог встать.
— Что это было? — поинтересовался Андрей, когда боярин позвал его из светелки с собой. — У кого-то именины?
— Это наша братчина, — ответил Василий Ярославович. — По издавна заведенному обычаю, когда бояре доверяют друг другу, немало ни сомневаются, сбрасываются они зерном, варят все вместе пиво, потом все вместе пьют, пока не кончится. Так и называется — братчина. У одних одна братчина, у других другая. А с иными пива не сваришь, их никто к себе не зовет, не привечает. Это на праздник пригласить могут из вежливости али интереса корыстного. А братчина — только для друзей. Каженный год на протальник, как за боевыми деньгами в казну приезжаем, братчину и варим все вместе. У нас в сумках как раз зерно для того взято. Токмо Иван уж сварил, так я ему просто долю свою отдам. Но в казну тоже заехать надобно. Сейчас, седлать велю.
