Тут она снова полетела медленнее, потому что была не в силах удержаться и не окинуть взором родные места: склон к северу от Дундалиса и заросшую соснами долину за ним.
Шамус Килрони со своими солдатами уже в деревне, поняла Пони, как только увидела их типично военный лагерь. Проникнув сквозь стены, она с облегчением обнаружила, что Элбрайна там нет. Но вскоре снова забеспокоилась, потому что его не было нигде, хотя она обыскала всю деревню. Она понимала, что он может быть где угодно и найти его в лесу даже ей будет нелегко.
Пони заставила себя не паниковать и не огорчаться; вместо этого она стала чутко вслушиваться в ночь.
И вот оно — легкий ветерок принес знакомую мелодию, которую наигрывал Смотритель.
Спустя несколько мгновений она нашла кентавра; он стоял на обрыве и играл на своей волынке. Возникла мысль приблизиться к нему, каким-то образом попытаться связаться с ним, попросить отвести ее к Элбрайну, но тут в лощине неподалеку Пони заметила Дара. Конь стоял не двигаясь, словно зачарованный музыкой кентавра. На низкой ветке рядом с ним висело знакомое седло.
Когда Пони пролетала мимо, Дар негромко заржал, но она даже не заметила этого. Совсем рядом ощущалось что-то до боли родное, теплое и необыкновенно милое сердцу. Да, ее возлюбленный где-то тут, Пони почувствовала это с такой остротой, словно между ними существовала духовная связь, Миг — и она уже точно знала, где именно Элбрайн, как будто он сам окликнул ее.
Ничего не опасаясь, поскольку он знал, что Смотритель и Дар неподалеку, Элбрайн крепко, мирно спал на лежанке из сена, застланной одеялами. И меч, и лук лежали рядом.
Зная, что нужно торопиться, Пони тем не менее немного задержалась, чтобы просто полюбоваться на него, и уже в которой раз удивилась самой себе. Как она могла ни слова не сказать ему о ребенке? И как она могла покинуть его?
Ответ в том, что ее гнев оказался сильнее, чем она сама. Ее пронзило острое желание вернуться в Палмарис, в свое тело, побежать на конюшню, оседлать Грейстоуна и поскакать на север, не останавливаясь до тех пор, пока не увидит Элбрайна. Но нет, это невозможно, по крайней мере сейчас. Может, она поступила и неправильно, но теперь в дело вмешались новые обстоятельства. Она не может бросить Палмарис сейчас — так же как Элбрайн не может бросить свои дела и отправиться к ней.
А что же ребенок? Ох, как ей захотелось сказать Элбрайну о нем! И как захотелось, чтобы руки любимого нежно погладили ее уже заметно округлившийся живот!
Пони понадобилась вся ее воля — и довольно много времени, — чтобы успокоиться. Она смотрела на Элбрайна, не в силах решить, что ей делать. Но потом магия камня души помогла найти ответ на этот вопрос; она устремилась к своему возлюбленному и вошла в него, воссоединилась с ним в его сне.
Элбрайн проснулся в холодном поту, с таким чувством, что поблизости что-то притаилось.
На западе низко плыла луна. Смотритель больше не играл, но Дар спокойно стоял неподалеку; значит, никаких врагов поблизости нет.
Однако что-то — или кто-то? — здесь было, он чувствовал это, хотя полностью еще не стряхнул с себя наваждение сна. Элбрайн сел, сделал несколько глубоких вздохов, и в голове у него прояснилось. Он снова лег, подложив под голову руки.
И понял. Каким-то образом — с помощью магии, надо полагать — Пони пришла к нему.
Пони! От одной мысли о ней дрожь побежала по телу, а сердце оборвалось и покатилось куда-то. Но это была Пони, точно Пони, Элбрайн не сомневался; и с такой же уверенностью он мог бы сказать, что она в Палмарисе и с ней все в порядке.
Однако с не меньшей отчетливостью он понял, что в ближайшее время она не сможет покинуть город, а он не сможет отправиться к ней. Их встреча в начале весны не состоится; город в опасности, и Пони не считает себя вправе оставить беспомощных, охваченных беспокойством людей. И он не может идти туда, не должен идти, потому что…
Что-то еще билось, пытаясь проникнуть в его сознание; какое-то предостережение, да. Но уловить его сути он не смог, поскольку мысль о Пони, образ Пони, сожаление об их разлуке поглотили его целиком. Он сел, глядя в ночной лес, но видя лишь сияющие глаза Пони, вспоминая ее объятия и поцелуи, ощущая вкус нежной кожи на своих губах.
Оставалось лишь надеяться, что, движимые чувством долга, расстались они ненадолго, что вскоре их пути снова пересекутся.
Когда Пони возвращалась в Палмарис, ею владели точно такие же чувства. Она пролетела над все еще тихими улицами, проскользнула в темный общий зал трактира и дальше, по коридору, но внезапно замедлила движение, услышав звуки, доносившиеся из комнаты, соседней с ее спальней. Не раздумывая, Пони прошла сквозь стену и оказалась в спальне Дейнси.
Молодая женщина и ее кавалер со стонами и вздохами занимались любовью. Их пыл и страсть напомнили Пони об объятиях Элбрайна, о той ночи, когда она возомнила, что в мире наконец воцарилось спокойствие, и нарушила обет воздержания.
Тогда-то и был зачат ребенок.
Ах, это было так прекрасно, мгновения чистейшего экстаза и полной завершенности!
Но, в конце концов, за всем этим, возможно, стоял лишь могучий инстинкт. И уступка этой чисто физической потребности привела к…
К чему? К осложнениям, очень, очень опасным осложнениям.
Дух Пони выскользнул из комнаты Дейнси и устремился к своему физическому телу, но внезапно остановился, ощутив присутствие внутри этого тела другого существа.
Она понимала, что нужно торопиться, но чувствовала острое нежелание входить в соприкосновение с этой новой жизнью!
Задержка длилась всего миг, но Пони он показался вечностью. Теперь она знала совершенно точно, что внутри ее зреет живое, быстро растущее создание. Конечно, она и прежде понимала, что беременна, но смысл этого слова по-настоящему не доходил до нее. Когда она сказала Джуравилю, что, может, еще и не доносит дитя, это были не просто слова. Где-то глубоко в душе неизвестно почему укоренилось ощущение, что у нее случится выкидыш или ребенок родится мертвым; ей не верилось, что она будет матерью, это казалось нереальным, почти невозможным.
Но теперь она знала: дитя — ее и Элбрайна — было живо.
Слезы побежали из глаз, заструились по щекам. Она почувствовала, что теряет над собой контроль. Рука скользнула к животу, но теперь это прикосновение не успокаивало, а, напротив, рождало ощущение опасности.
— Дура! — выругала она себя, глядя в темноту, вскочила и забегала по комнате. — Какая же я дура!
Почему она не подождала? Зачем соблазнила Элбрайна, фактически принудила его заняться с ней любовью, хотя прекрасно понимала, чем это может обернуться?
