— Там неспокойно, — задумчиво пробормотал карду.
Лицо тригийца насмешливо скривилось.
— А зачем ты мне понадобился, как ты считаешь? — спросил он.
Через секунду карду улыбнулся в ответ.
— Когда едем? — спросил воин.
— Уже уехали, — ответил тригиец, поднимаясь и расплачиваясь по счету. Он забрал собственный короткий меч, и они вышли вместе. Когда открылась дверь, в комнату на несколько мгновений ворвался ослепительный солнечный свет.
Эточио надеялся, что после их ухода разговоры утихнут. Но этого не произошло. Юноша у бара пробормотал что-то насчет объединения в единый фронт — замечание, которое было бы просто безумным, если бы не было таким опасным. К несчастью, с точки зрения Эточио, во всяком случае, это замечание услышал торговец шерстью из Феррата, а настроение в зале к тому моменту стало уже таким приподнятым, что эту тему стали развивать.
Это продолжалось весь день, даже после ухода парня. И в тот вечер, уже при совершенно других посетителях, Эточио поразил сам себя, вмешавшись в спор о знатности предков между астибарским торговцем винами и еще одним сенцианцем. Он сказал то же, что говорил карду — насчет девяти тонких пальцев, которые сломали по одному, потому что они так и не сумели сжаться в кулак. Этот аргумент ему был понятен; в собственных устах он звучал разумно. Он заметил, что мужчины закивали еще до того, как он закончил говорить. Это была необычная реакция, она ему льстила: на Эточио редко обращали внимание, разве что тогда, когда он выкрикивал в таверне время.
Ему очень понравилось это новое ощущение. В последующие дни он поднимал этот вопрос всякий раз, когда представлялся случай. Впервые в жизни Эточио начал завоевывать репутацию думающего человека.
К несчастью, однажды летним вечером его услышал барбадиорский наемник, стоящий у открытого окна. Они не отняли у него лицензию. Они арестовали Эточио и казнили его на колесе возле собственной таверны, засунув ему в рот отрубленные кисти рук.
Но к тому времени очень многие уже слышали эти рассуждения. Очень многие в ответ на услышанное утвердительно кивали.
Дэвин присоединился к остальным примерно в миле к югу от таверны на перекрестке, на пыльной дороге, ведущей в Чертандо. Они его ждали. Катриана ехала на первой повозке одна, но Дэвин вскочил на вторую и сел рядом с Баэрдом.
— Кипят, как кастрюля с кавом, — весело сказал он в ответ на насмешливый взгляд Баэрда из-под приподнятых бровей. Алессан ехал верхом рядом с повозкой. При нем был меч, как заметил Дэвин. Лук Баэрда лежал в повозке, за его сиденьем, достать его можно было одним быстрым движением. Дэвин несколько раз за шесть месяцев имел возможность убедиться, насколько быстро Баэрд его достает. Алессан улыбнулся ему, он ехал с непокрытой головой в ярком свете послеполуденного солнца.
— Как я понимаю, ты немного помешал в этой кастрюле после нашего ухода?
Дэвин ухмыльнулся.
— Много мешать не понадобилось. Вы двое разыгрываете теперь эту сцену, как профессиональные актеры.
— Ты тоже, — заметил герцог, скачущий по другую сторону от повозки. — Особенно я сегодня восхищался твоим праведным гневом. Мне показалось, что ты сейчас в меня чем-нибудь запустишь.
Дэвин ему улыбнулся. Белые зубы Сандре ослепительно сверкнули на фоне невероятно черной кожи.
«Не надейтесь, что вы нас узнаете», — сказал тогда Баэрд, когда они расставались в лесу Сандрени полгода назад. Так что Дэвин был подготовлен. Но не в достаточной степени.
Преображение самого Баэрда сбивало с толку, но было довольно умеренным: он отрастил короткую бородку и убрал подложенные плечи из камзола. И стал не таким массивным, как Дэвину сначала показалось. Он также немного изменил цвет волос: из ярко-желтых они стали темно-каштановыми, по его словам, приобрели естественный цвет. Глаза его теперь тоже стали карими, а не ярко-голубыми, как раньше.
Однако преображение Сандре д'Астибара было полным. Даже Алессан, который, очевидно, за долгие годы должен был привыкнуть к подобным вещам, тихо свистнул, когда увидел герцога в первый раз. Поразительно, но Сандре превратился в стареющего черного воина из Кардуна, страны за северным морем. Люди этого типа, как слышал Дэвин, часто встречались на дорогах Ладони лет двадцать-тридцать назад, в те дни, когда купцы ездили только большими компаниями, а кардунские воины с их грозными кривыми саблями пользовались большим спросом для защиты от грабителей.
Каким-то сверхъестественным образом, со сбритой бородой и окрашенными в темно-серый цвет седыми волосами, худое черное лицо Сандре в точности соответствовало лицу кардунского наемника. Баэрд объяснил, что он сразу же заметил это сходство, как только увидел герцога при дневном свете. Это и подсказало ему почти идеальную маскировку.
— Но каким образом? — ахнул тогда Дэвин.
— Притирки и настойки, — рассмеялся Алессан.
Баэрд позже объяснил, что они с принцем провели несколько лет в Квилее после падения Тиганы. Такого рода маскировка — окрашивание кожи и волос и даже изменение оттенка глаз — к югу от гор была очень важным и доведенным до совершенства искусством. Она играла главную роль в мистериях матери-богини и в менее тайных ритуалах официального театра, а также центральные, сложные роли в бурной истории религиозных войн Квилеи.
Баэрд не сказал, что они с Алессаном там делали или как он научился этому тайному искусству и достал для него все необходимое.
Катриана тоже этого не знала, и Дэвин почувствовал себя немного лучше. Они однажды спросили Алессана и впервые за все время получили ответ, который за осень и зиму стал для них привычным.
— Весной, — ответил им Алессан. Весной многое прояснится, так или иначе. Они приближаются к чему-то важному, но пока придется подождать. Он не собирается обсуждать это сейчас. До весенних дней Поста они покинут свой привычный маршрут Астибар — Тригия — Феррат и отправятся на юг, через просторы пшеничных полей Чертандо. И в этот момент, сказал Алессан, многое может измениться. Так или иначе, повторил он.
Он не улыбнулся, произнося эти слова, хотя у него всегда была наготове улыбка.
Дэвин вспомнил, как Катриана тряхнула волосами с понимающим, почти сердитым выражением голубых глаз.
— Это Альенор, да? — спросила она обвиняющим тоном. — Эта женщина из замка Борсо?
Губы Алессана изогнулись удивленно, а потом насмешливо.
— Нет, дорогая, — ответил он. — Мы остановимся в Борсо, но это не имеет к ней никакого отношения. Если бы я не знал, что твое сердце принадлежит одному лишь Дэвину, я бы сказал, что в твоем голосе звучит ревность, моя дорогая.
