Тамалон покраснел.
— Но… но я поклоняюсь госпоже. Я отчеканил монеты, принц. Я собирался стать шейдом, как вы. Я думал, мы были… друзьями.
— Вы станете шейдом, хулорн, — сказал Ривален. — Я держу обещание. В эти дни люди придерживаются обещанного.
— Спасибо, принц, — ответил Тамалон, довольный по крайней мере этим, хотя он не мог заставить себя встретить взгляд глаз Ривалена.
— Превращение — длительный и болезненный процесс. Ваше тело и душу разрывают на части и переделывают.
Тамалон отступил на шаг, широко распахнув глаза.
Ривален продолжил:
— Эта агония годами будет преследовать вас в кошмарах.
Тамалону стало дурно, и он отступил ещё на шаг.
— Ваша семья и друзья погибнут и превратятся в прах. Вы будете жить в одиночестве.
Тамалон ударился о стену. Ривален навис над ним.
— Но в конце концов вы закалитесь, станете лучшим слугой для госпожи, станете лучшим слугой для меня.
— Это не то, чего я хотел, принц.
— Это именно то, чего вы хотели. Власти. Вы просто не хотели платить её цену. Но вы сембиейц, хулорн. Вы должны были знать, что цена есть всегда. И ценой этой станет боль и вечное одиночество.
Ривален сказал это тоном человека, который знает, о чём говорит.
Тамалон сглотнул, вообразив боль своего превращения. Он посмотрел в будущее и увидел одинокое, пустое существование, в котором его будут бояться и ненавидеть те, кем он станет для видимости править. Больше ему этого не хотелось.
— Пожалуйста, принц. Нет. Я отрекаюсь от своего поста. Здесь и сейчас. В вашу пользу.
— Слишком поздно.
Слёзы потекли из глаз Тамалона.
— Что я наделал? — тихо сказал он.
Ривален улыбнулся, и его клыки сделали принца похожим на дьявола.
— Твоя горечь — сладкий нектар для госпожи.
Маск возник в месте, которое не было местом, среди ничто из холода и безликой серости. Он воплотился полностью, целиком, а не просто в одну из своих обычных, полубожественных форм, которые иногда показывал своим последователям.
Одинокий и маленький, он парил в бесконечной пустоте, в утробе сущего. Маска удивляло, что оживлённая, многоцветная, полная жизни Мультивселенная была рождена из этой зияющей пустоты. Удивляло его и то, что сущее однажды в эту пустоту вернётся. Он был рад, что не увидит, как это случится, хотя знал, что сыграл свою мелкую роль в подготовке этого события.
Как сыграют свою роль те, кто придут следом и займут его место.
А может быть, и нет, если всё пойдёт так, как он хотел. Он заронил собственные семена в утробу вселенной. Время покажет, какие всходы они дадут.
— Я здесь, — сказал он, и его голос эхом зазвучал в бесконечности. Неожиданно на него обрушилась усталость. Он долго бежал, откладывая неизбежное. Сдаваться было не в его характере. Он предполагал, что поэтому она и выбрала его, поэтому и он выбрал собственных слуг.
Его голос стих. Чувство ничтожности, бесконечного одиночества усилилось. Он чувствовал себя пустым, как окружающее.
Она приближалась.
Он взял себя в руки, не желая отступать и терять выдержку. Этот момент был предрешён. Внутри себя он нёс всю силу, украденную много тысячелетий тому назад, плюс некоторую — но не всю — дополнительную силу, накопленную им после восхождения. И сила была монетой, которую она требовала в оплату его долгов. Цикл сделал новый виток.
— Покажи себя. По крайней мере это ты должна для меня сделать.
Потребовалось немало времени, чтобы принять, что он не станет тем вестником, который нарушит Цикл Теней. Он крал силу, считая, что станет. Собственная гордыня забавляла его. Он видел надежду в том, что его избранные могут нарушить цикл, разрубить замкнутый круг.
— Я вижу надежду у тебя на лице, — сказала она, её голос был именно таким прекрасным и холодным, каким он его запомнил. — Надежда плохо сочетается с этим местом.
Он сглотнул, не желая отступать, когда ничто приобрело присутствие и он ощутил взгляд могучего разума, который существовал одновременно во множестве мест и во множестве времён. Она видела рождение вселенной. Она увидит её конец.
— Цикл замкнулся, — сказала она.
Он почувствовал на себе её холодные руки, почувствовал, как искра божественности внутри отзывается на прикосновение своей изначальной обладательницы. Она приняла свою излюбленную форму — бледнокожей девы с падающими на грудь чёрными волосами. В её глазах зияла пустота. Он посмотрел в точку на её лице над глазами — он не осмеливался смотреть в эти глаза, чтобы не увидеть там свою судьбу. Блеск её красных губ на бледном лице показался ему неприличным.
— Я пришёл отдать свой долг, — сказал он, склонив голову. Он обнаружил, что дрожит. В её присутствии он был подвержен слабостям, которых не испытывал с момента своего возвышения. Это было приятное чувство.
Она провела рукой по его полосам, прижалась лбом к его лбу.
— Твой долг давно просрочен. Простой платы недостаточно. Разумеется, ты знаешь об этом, Лессинор.
Он так долго не слышал имени, которое дали ему при рождении, что этот звук заставил его взглянуть в глаза матери… и пожалеть об этом.
Он увидел там забвение несуществования, ожидавшую его пустоту. Он не хотел этого видеть. Он просто хотел, чтобы это произошло — в один момент существование, в следующий — несуществование. Он не хотел знать.
Свойственные его пропавшей человечности слабости снова проявили себя. Его тело дрожало. Он не хотел конца. Он не хотел знать, что означает «конец». Всё, что он совершил, всё, чем он был, было напрасно.
А может быть, нет. В этот раз он не позволил надежде отразиться на лице.
— Ах, — сказала его мать, удовлетворённо вздохнув. — Ты видишь это сейчас, здесь, у конца всего.
Он кивнул.
— По твоему долгу накопились проценты, сын мой.
Он снова кивнул. Этого он ожидал и приготовился. За тысячелетия, которые ему поклонялись, вера его последователей сделала его чем-то большим, чем просто то, что он украл у неё изначально. Она об этом знала. Но не знала масштабов, не знала того, что он сумел кое-что припрятать.
— Я пришёл заплатить и это… госпожа.
Он не мог заставить себя произнести имя матери. Она обладала сосудом, родившим вестника, и ничего больше.
— Я знаю, — сказала она и заключила его в объятия. Её руки оплели его, охладили его. Она погладила его волосы, заворковала. Он положил голову ей на плечо и заплакал.
И только тогда понял, что остывает, что силу выпивают из него, что пустота, которую он видел в её глазах, пришла за ним. Он сжал её крепче, закрыл глаза, но не мог избавиться от образа ожидающего его конца.
