Ощупывая пояс, Золотинка нашла Лепелев нож в ножнах, небольшой остро заточенный кинжальчик, и это приободрило ее больше призрачной надежды на вмешательство Дракулы. Тотчас же, опустив ноги вглубь и слегка ими пошевеливая, она оттянула ткань как можно дальше и принялась обрезать подол. По настоящему резать следовало у самого пояса, но Золотинка боялась оцарапаться — любая незначительная ранка означала верную смерть, потому что распущенная в воде кровь неминуемо приманит акулу и, может, не одну. Однажды Золотинка видела, как тесно, что твои свиньи, толкутся акулы вокруг освежеванной туши, от свирепой жадности выталкивая ее из воды вон стоймя… Чтобы не оцарапаться, она резала натянутую ткань вкруговую на две ладони от пояса, с запасом, только чтобы освободить ноги. И несмотря на неловкость орудовать у себя за спиной на плаву, несмотря на сжимающий сердце страх, побуждающий торопиться, удалила подол ровно, так что получилось нечто вроде невозможно короткой юбочки. Волнующийся пласт ткани пропустила по ногам — сминаясь и складываясь, как плоская водоросль, подол неспешно пучился и уходил вниз.
Озирая ослепительную поверхность моря, Золотинка не видела больше плавника. Она легла на волну лицом в воду — нельзя было исключить, что акула заходит из глубины. Но изумрудный полусвет под волной оставался покоен, не всколебнулась стремительная тень. На темной руке под водой, на лезвии ножа медленно свивались и развивались солнечные жгуты…
По прошествии доброй доли часа, исполненной самого тягостного ожидания, Золотинка расслабилась, поверив, наконец, что от одной напасти избавилась, спрятала нож и перевернулась.
С исчезновением акулы море обратилось в подлинную пустыню. Теперь уж Золотинка осталась одна, безнадежно одна. Погружаясь, она не видела рыб, поднимая глаза, не могла различить на выжженном небосводе даже следов облачка; пуст и безжизнен оставался окоем, повсюду утомительно гладкий и правильный. Опустилась полная, невозможная на суше тишина, не нарушаемая даже всплеском. Иногда Золотинка принималась бултыхаться и фыркать только для того, чтобы оживить мертвящее спокойствие моря.
Здесь не было даже эха.
Большей частью она лежала на спине, прислушиваясь и чего-то ожидая. Тоскливая мысль сжимала сердце. Она придумала себе занятие, стащила башмаки, а после некоторого размышления и чулки. Башмаки сразу пошли вглубь, а чулки, сложившись, как диковинные черви, тихо меняясь, стояли рядом с ней в зеленой толще воды, она видела их, когда окунула горящее лицо в волну, все дальше и дальше от себя.
Ни малейший ветерок не морщил дышащую гладь моря. Солнце пронизывало верхний слой вод искрящимся изумрудным сиянием, солнце преследовало Золотинку и под волной, погружаясь, она видела все тот же блеск. Отвыкшая от солнца кожа горела, некуда было спрятаться. Солнце — совершенно правильный, изливающий из себя жар круг — стояло высоко, но невозможно было сказать, который теперь час и миновал ли полдень. Нельзя было приглядеть никаких примет, не было тени, чтобы определить перемещение светила. Оно стояло. Высоко. Прямо в середке неба, как вбитое. Так высоко солнце не поднималось в Колобжеге даже в середине лета, в изоке месяце. Имея представление о мореходстве, Золотинка сообразила, что оказалась в низких широтах. Может статься, в том самом беспредельном океане, что простирается за границы обитаемых морей и земель.
Безмерность водной пустыни и собственное ничтожество перед лицом безмерности угнетали Золотинку. Противная дрожь пронизывала ее, она чувствовала невыразимую потребность стряхнуть с себя этот ужас немедленно, сейчас же… Загнанное внутрь напряжение прорвалось криком:
— А-а-а! — пустой вопль в пустоту неба.
Бессильный голос терялся на ленивом просторе моря. И некого было стесняться — хоть кричи, хоть плачь.
В поднебесье, распластав узкие белые крылья, парили две птицы, они не изменили полета.
— Дракула! — взывала Золотинка по все легкие. — Толкните меня в плечо! Чего же вы ждете, Дракула, я нарочно вас просила!
И после недолгой передышки снова:
— Юлий! Я тут застряла. Ничего не поделаешь! Совсем худо!
Юлий не отзывался, как не отзывался и Дракула.
— Поплева! — подняла она голос. — Милый мой, родной! Никого у меня не осталось, кроме тебя! Где ты? Где твоя лодка? Поплева, милый! Тучка! Прости, Тучка!.. Где вы все? Мамочка, где ты моя? — И закончила, как прозрела, с ощущением ужаса: — Ты утонула.
Крики исчерпали Золотинку, в обессиленную душу стало возвращаться иное. Она задумалась о смерти. Покачиваясь на спине с раскинутыми руками, разведя ноги, с горящим лицом вверх, она охватила сознанием чудовищную бездну моря. Прежде ей никогда не приходилось пугаться глубины, как-то вот не брала в голову… Через несколько суток, если раньше того не случится бури, измучившись жаждой, она утонет. Захлебнется еще живая. Потеряв силы и самообладание, утратив последнюю возможность сопротивляться слабости, в изнеможении — вода хлынет в рот и в нос… Дикое, судорожное усилие: нет!
Страстное воображение завладело Золотинкой, закаменев душой, она пережила смерть въяве, пережила каждое мгновение до самого последнего, окончательно неуловимого, кратчайшего.
Мертвая, вниз головой, с безобразно разинутым ртом, распущенными руками станет она погружаться, о том не зная… Медленно меркнет свет, давит холодная вода. Наверное, у нее лопнут глаза — там, внизу, несказанная тяжесть. Но она не будет знать, не будет знать ничего — вот это невозможно постичь… Мягко-мягко, неопределенно провиснув, опустится тело на заглаженные, похожие на застывшие волны гряды ила. От касания бесшумно вздымется чернильная взвесь…
Была она когда-то стойкая и славная девушка.
И очень хорошо это теперь поняла…
Золотинка стала обследовать все, чем располагает, ибо нужно было как-то устраиваться.
У нее было обрезанное до размеров куртки платье, и хорошо, что она это оставила — под солнцем.
Потом нож — вообще нужная штука.
Пояс и сумка — тоже пусть будут.
Затем хотенчик — кусок дерева на воде не помешает.
И еще, да! Перстень Рукосила на правой руке. Целое богатство! В открытом море без волшебного камня ее положение было бы совсем отчаянное. Ночью можно будет посветить, если покажется уж очень страшно. Страх это такая вещь, с какой лучше не связываться надолго.
И напоследок оловянное колечко, подарок Буяна.
Золотинка обвешена волшебными вещами, как новогодняя елка игрушками, — можно ли жаловаться?
И вот Золотинка лежит на теплой волне, ощущая всей кожей лица и ног жар солнца.
