— Как, еще одна могила?.. — в голосе Гарретта отчетливо слышалась скука.
— Нет, не думаю. Ты ведь знаешь, что Маги хоронят своих необычным способом. Труп Азарана тоже сожгли согласно их традициям, а урна с прахом покоится среди прочих где-то в Крепости. Мне кажется очень странным, что он стал изгнанником. Все говорит о том, что самоубийство Азаран совершил не по своей воле и был даже отчасти реабилитирован за свое послушание. Ученица Езекила подала идею рассмотреть поближе его урну. Думаю, она права.
При одно только упоминании о Дане я мгновенно стряхнул с себя усталость. Опять ей в голову пришла блистательная идея. Кое-как подавив радостную улыбку, я понял, что чрезвычайно горд за нее, начхав на насмешливые морщинки в уголках глаз Гарретта, и сосредоточенно уставился в никуда. Артемус тем временем продолжал:
— На обратной стороне посмертного сосуда начертана молитва. В общем-то, обычное явление для урны, вот только это молитва твоего Ордена, Тим. — Я удивленно поднял глаза. — Возможно, ты ее знаешь.
И с этими словами он передал мне рукопись. Для узнавания понадобилось прочесть всего лишь строчку:
Создаю себя в жаре горнила,
Придаю себе форму сильным ударом на наковальне,
Дабы сокрушить врагов твоих
И принести мой труд во славу твою, о Строитель.
Этот стих часто пели у нас во время богослужений, однако почему эта молитва оказалась на урне с прахом Мага? Гарретт, покосившись на текст, пробормотал что-то насчет «хаммеритских стереотипов», но у меня сейчас не было настроения бросать на него уничтожающие взгляды[58] и, кивнув, протянул Артемусу бумагу.
— Ученица Езекила весьма смышленая юная дама, — сказал он и мои щеки при этом покраснели. — Она потрудилась выяснить происхождение этой молитвы.
Ну, тут я и сам мог помочь. Каждый хаммерит знал, что впервые ее написал Мастер Радомил — самый известный святой нашего Ордена.
— Старая Библиотека! — вскричал я.
— Верно. — усмехнулся Артемус. — Творец молитвы — строитель старой Библиотеки Мастер Радомил.
Гарретт вздохнул:
— Это и есть все указания? В башне наверняка несколько десятков тысяч книг.
— Боюсь, что это все. Уже хорошо, что Маг, знающий о цели своих поисков, с легкостью находит нужную книгу среди множества других.
— Веселое занятие!
— Есть кое-что еще, Гарретт. Езекил добыл новые сведения о созвездии. Выбор дат, в которые умерли жертвы, показался ему не случайным. Малый Дракон все приближается и в определенный день каждая из его звезд оказывает свое наибольшее влияние на наш мир.
— Дай-ка я подскажу…
— Каждая жертва умерла именно в такой день. А поскольку они связаны с созвездием, убийства совершались всегда в момент могущества определенной звезды.
— Ну и когда же произойдет последнее убийство?
— Созвездие окажется максимально близко примерно через четыре дня. Как раз его центральная звезда, Хамаен, достигнет зенита. Затем Дракон удалится и в течение восьми столетий не будет оказывать на нас никакого влияния.
— Четыре дня? Насколько надежны эти вычисления?
— Думаю, они точны. Правда, я не знаю, что играет решающую роль — день или даже час.
Все вместе это означало, что наше время стремительно утекает. Вероятно, за сумасшедшим днем последует безумная ночь. Мысленно застонав, я закрыл глаза, а открыв их вновь, увидел мучительное раздумье на лице Гарретта, тут же улетучившееся.
— Наверное, сегодня ночью ты останешься у Артемуса, Тим…
Я рьяно поднялся с места. Пусть мое тело страдало от усталости, но не могло быть и речи о том, чтобы отпустить его одного. Вдруг тварь приблизится, а Гарретт до последнего мига ничего не почувствует? Вор осекся, глядя на мое лицо. Артемус перевел взгляд с Гарретта на меня и обратно.
— Не уверен, что сумею уберечь его от беды, Гарретт.
Гарретт без слов уставился в никуда. Я встал, прекрасно зная, что являюсь для него помехой и что он сам постоянно думал об этом.
— Я хотел бы остаться с Вами, если еще не превратился в настоящую обузу. Обещаю, что буду стараться как только смогу. А кроме того, со мной Вам легче проникнуть в монастырь.
Взгляд вора встретился с моим и я сумел его выдержать. Мне хотелось сказать, что теперь это стало моей жизнью и только мне решать, кому ее доверить. И не он тому виной, если что-то пойдет не так и произойдет непоправимое — я следую за Гарреттом по собственной воле, вместо того чтобы таиться в каком-то укромном месте. Однако вслух про это не было сказано — он и сам понимал, что за мысли роились сейчас в моей голове. И страх тоже куда-то пропал, по крайней мере на время. Сейчас мною двигало чистое беспокойство о старшем товарище.[59] Я не смогу себе простить, если из-за моей трусости незримая тварь причинит вред человеку, с которым побывал в стольких передрягах. А он никогда не сумеет выбросить из головы мысль о том, что обрек меня на погибель, оставив в одиночестве.
Наконец Гарретт не выдержал этой игры в гляделки — вздохнув, он повернулся к Артемусу.
— Сколько потребуется времени для перевода надписи?
— Постараюсь все сделать как можно быстрее. Боюсь только, что не справлюсь с этим без помощи Езекила.
— Сегодня ночь мне не нужны никакие неприятные сюрпризы. Я должен знать, что скрывается за этим. Будь в десять часов у входа монастыря хаммеритов.
— Я сделаю все что смогу.
Коротко кивнув, вор наградил меня знакомым командным взглядом, после чего мы оба вышли из комнаты. Повсюду было совершенно пусто — Хранителей как ветром сдуло. Наши шаги гулким эхом отдавались в переходах, когда мы в спешном порядке покидали Обитель. Меня мучило любопытство — хотелось побольше узнать об этом самом собрании, но мой спутник уже в который раз погрузился с головой в собственные мысли, а это состояние означало лишь одно — «никаких вопросов сейчас».
Мы шли домой, а вокруг точно белые мотыльки кружили снежинки. Интересно, кончится ли в этом году зима или нет? Миа очень любила снег. Для нее зимнее время было настоящим волшебством, хотя для всей нашей семьи оно зачастую означало жизнь впроголодь. А моя младшая сестренка весело топала по снегу, восхищенно разглядывая преобразившийся сверкающий мир. Наверняка она бы даже не ощутила свирепость теперешних морозов, гуляя в солнечный день. И конечно, приставала бы ко мне с просьбами слепить для нее снеговика. Я представил Миа — веселую, разрумянившуюся, с искрящимися от восторга глазами смотревшую на белое подобие человека, и от этой воображаемой картины у меня комок подкатил к горлу. Стряхнув образы из безвозвратно ушедших времен, я поглубже надвинул на лоб капюшон и припустил вслед за Гарреттом.
