— Парсманий никогда не побежит от макуранцев, — сказал Регорий. — Думаю, он будет только рад покинуть столицу и принять командование крупными силами.
Маниакис хотел было ответить сразу, но сделал паузу — теперь наступила его очередь изучать лицо Регория.
— Похоже, ты не слишком огорчишься, если Парсманий покинет столицу, — наконец проговорил он.
— По правде говоря, нет, — ответил Регорий. — Он слишком вспыльчив; его выводит из себя мысль, что ты не назначил его севастом вместо меня.
— Знаю, — согласился Маниакис. — Но я считаю несправедливым лишать тебя поста, с которым ты прекрасно справляешься. Может, отцу рано или поздно удастся вразумить Парсмания. Лично я в этом не преуспел. Но, по правде говоря, я ни в чем не преуспел с тех пор, как на мою голову возложили корону империи, — Регорий открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его и задумался, припоминая события, случившиеся со времени восшествия Маниакиса на трон. Его мысли легко читались по выражению лица; молодой севаст еще не вполне овладел придворным искусством скрывать, что у него на уме. После затянувшейся неловкой паузы он с трудом выдавил из себя:
— Думаю, дела вскоре пойдут лучше. Если на то будет воля Господа нашего.
— Да будет так! — отозвался Маниакис. — Когда мне придется вновь столкнуться с Абивардом, мне хотелось бы, чтобы в моем лице он получил равного противника. Пожалуй, мы с ним могли бы стать друзьями, если б не родились в разных государствах. Мы неплохо ладили, когда плечом к плечу воевали за то, чтобы вернуть Сабрацу трон Макурана.
— Да. И вот какова благодарность Царя Царей! — вздохнул Регорий.
— Когда он вторгся в пределы нашей империи, то заявил, что мстит за смерть Ликиния, — заметил Маниакис. — Возможно, тогда он и сам отчасти верил в свои слова. Разумеется, сейчас он заявляет то же самое, но ни один умный человек по обе стороны границы уже не принимает его слова за чистую монету.
— Но и граница проходит совсем не там, где проходила до вторжения макуранцев, — сказал Регорий, — а гораздо восточное.
— Верно. На это обстоятельство я должен обратить особое внимание, — вздохнул Маниакис. — Если у меня будет такая возможность. Глядя на то, как неважно обстоят дела здесь, в самом сердце империи, я иногда спрашиваю себя: не лучше ли мне вернуться назад, в Каставалу, чтобы продолжать борьбу, опираясь на землю, которую я действительно могу держать под контролем.
— Будь мудр, величайший, — встревожился Регорий, — никогда не повторяй подобных слов там, где тебя может услышать еще кто-нибудь, кроме меня, ибо нет лучшего способа посеять в Видессе настоящую панику. Кроме того, если тебе не удастся удержать в железной узде столицу, тебе тем более не удастся сделать это с целой империей!
— Ну, может, ты и прав, — ответил Маниакис, взвесив слова Регория. — Но все равно мне так хотелось бы управлять империей из такого места, где нет нужды опасаться предательства, находясь вне стен резиденции, и немедленного разгрома вне стен столицы.
— Я уверен, что очень скоро дела наладятся, величайший, — дипломатично заметил Регорий.
— Надеюсь, ты прав, — ответил Маниакис. — Но провалиться мне в ледяную преисподнюю, если я понимаю, как.
* * *
— Маниакис, как ты мог? — требовательно вопросила Лиция. Можно было бы и разозлиться на нее за нарушение протокола, но поскольку все остальные, включая жену, именовали его «величайший», то он скорее испытывал облегчение, когда хоть кто-то обращался к нему как к обычному человеку.
— Как я мог? — переспросил он. — Как я мог — что?
Его двоюродная сестра вдруг заколебалась. Не из-за несколько запоздалого уважения, рассудил Маниакис, а потому, что собиралась затронуть тему, обычно не обсуждаемую незамужними видессийскими женщинами. Наконец, собравшись с духом, Лиция решительно продолжила:
— Как ты мог допустить, чтобы твоя жена вновь понесла, зная, чем могут окончиться для нее вторые роды?
— Поздравляю, кузина! — Маниакис иронически поклонился. — Отличный вопрос. По правде говоря, я уже не раз задавал его себе сам, но до сих пор не смог найти удовлетворительного ответа.
— И все же? — Лиция подбоченилась. — Мне казалось, я знаю тебя достаточно хорошо, но я и представить себе не могла, что ты решишься на такое.
— Я бы ни за что не решился, — ответил Маниакис, — если бы все зависело только от меня. Но в таких делах обычно решают двое. И когда Нифона стала настаивать на своем праве на риск, как, по-твоему, я мог сказать ей «нет»? Боюсь, даже твоей мудрости не хватило бы, чтобы переубедить ее.
— Так настаивала она сама? — проговорила Лиция упавшим голосом. — Мужчины есть мужчины, что ни говори; и когда до меня дошли новости, я подумала… — Она принялась сосредоточенно разглядывать мозаичную картину у себя под ногами. — Наверно, мне следует принести свои извинения, величайший!
— Разве что за напоминание о том, что мужчины есть мужчины, — заметил Маниакис. — Ты хоть раз видела меня увлекающим какую-нибудь симпатичную служанку под сень вишневых деревьев?
Поднявшая было глаза Лиция опять поспешно углубилась в изучение мозаики; Автократору все-таки удалось смутить кузину. Но ненадолго. Подняв голову, она ответила с озорной улыбкой:
— Нет. Но что из того? Как я могла кого-нибудь разглядеть в такой чаще?
Он ошеломленно уставился на нее и расхохотался.
— Весьма остроумно, — сказал он, отсмеявшись. — Неплохой ответ. А как же долгая зима, когда на ветках вишен не оставалось ни единого листочка?
— В самом деле? — Лиция покачала головой. — Ладно. Извини. Я действительно подумала, что ты больше заботишься о продолжении династии, чем о жизни жены.
— Нет. Нифона больше заботится о продолжении династии, нежели о себе самой, — ответил Маниакис. — Даже если у меня не будет наследника, корона империи останется в моей семье. А Нифона… если она умрет, не родив мальчика, ее клан окажется навсегда удаленным от трона. Как раз этого она и не хочет допустить, о чем высказалась ясно и прямо. Я не могу ее осуждать; кроме того, она…
— Кроме того, она твоя жена, — закончила за него Лиция. — Да-а. Пожалуй, теперь я смогу лучше понять тебя, увидев гоняющимся за служанками. Но раз Нифона во что бы то ни стало намерена родить мальчика… — Пальцы Лиции сами собой сплелись в знак, ограждающий от дурных предзнаменований.
— Все обойдется, — не слишком уверенно сказал Маниакис, пытаясь убедить скорее себя, чем кузину. — Мне повезло с родственниками, — чуть погодя продолжил он. — Стоило тебе решить, что я не прав, как ты тут же пошла и все мне выложила. Хорошо, когда есть люди, готовые высказать прямо в лицо правду, даже если эта правда тебе неприятна.
