Таррэн осторожно посмотрел внутренним взором и прикусил губу. Да, кажется, дела обстоят не просто плохо, а ОЧЕНЬ плохо: собственных резервов у него почти не осталось. Амулет-накопитель в Венце Силы еще заряжен до упора (интересно, у кого хватило на это сил?), аура пока чистая, без дыр, но такая слабая, что сразу становится понятным – держится на последнем издыхании. Еще немного, и она начнет расползаться быстрее, чем после уничтожения родового перстня. Хватит даже слабого толчка, чтобы она окончательно и в считанные дни угасла.
– Проклятие… насколько далеко все зашло? Сколько у тебя осталось времени?
– Немного, – спокойно сообщил Тирриниэль. – Неделя. Может быть, две, не больше. И то, при условии, что я никогда не коснусь Огня Жизни. Иттираэль подтвердит.
– Сам вижу, без него. Что ты успел сделать?
– За двадцать-то лет? Конечно, все, что мог. От простого закаливания до прямой подпитки.
– Сколько лет?! – невольно вздрогнул Таррэн, и Владыка неловко отвел глаза.
– Много, сын мой. Гораздо больше, чем я надеялся пережить, но меньше, чем мне бы хотелось.
– И ты только сейчас об этом говоришь?!
– Я… в прошлый раз мы не слишком хорошо расстались, чтобы я мог рассчитывать на твою помощь, – неслышно уронил Тирриниэль, и молодой лорд снова вздрогнул, расслышав в его сильном голосе бесконечную печаль и неподдельное сожаление. – Я был слишком резок, многого не понимал. Совершил много ошибок: и двести лет назад, и гораздо раньше, когда обрек тебя на… наверное, я был слишком… Владыкой? Прости. Я не услышал тебя в Священной Роще, когда ты уходил, и не понял позже, когда ты все-таки решил вернуться. Не думал, что ты способен стать чем-то большим, чем просто младший локквил, лишенный наследства и права на жизнь. Прости, сын. Моя вина в том, что случилось. На мне лежат те истраченные жизни. Уход – это моя кара за совершенное преступление, и я не стану перекладывать ее на твои плечи. Это только мой долг и моя ноша, которой ты не заслужил.
Таррэн вдруг нехорошо сузил вспыхнувшие алыми огнями глаза.
– И поэтому решил, что лучше тянуть до последнего? До того времени, когда изменить ничего нельзя?!
– Уход и тогда нельзя было отменить, – совсем тихо отозвался Владыка. – Я всего лишь не хотел тебя тревожить.
– Иными словами, ты посчитал, что лучше умереть, чем попросить о помощи!
– Нет, – тронула благоверного за рукав Белка. – Он по глупости своей посчитал, что со всем может справиться сам.
– И как? Справился?!
– Таррэн…
Молодой лорд сжал зубы и неохотно погасил загоревшийся от гнева кулак. А потом покосился на тревожные лица вжавшихся в стены сородичей, заметно обеспокоившихся Хранителей, поймал умоляющий взгляд Линнувиэля и окончательно пришел в себя. В конце концов, в чем-то отец прав – Уход действительно не остановишь, как не остановишь мягкую поступь Ледяной Богини, услышавшей чью-то Песнь. Рано или поздно она все равно придет за своей жертвой, и удержать ее по ту сторону не сможет ни один расчудесный маг. Тирриниэль всего лишь не желал пугать его раньше времени. Не хотел жалости. Не искал помощи. И только сейчас, когда в запасе не было даже лишнего дня, все-таки решился на трудный разговор.
Знать бы, чего ему стоило так долго молчать. И чего стоило заговорить сегодня первым.
– Торково копыто! – выдохнул Таррэн, отчетливо понимая, что на короткое "прости" отец наверняка собирал по крупицам все мужество, которое еще оставалось. Даже для того, что уже было сказано, он потратил весь свой запас воли и красноречия. Признал, что неправ, искренне сожалеет и просит прощения. Он просто не умел по-другому, не мог пересилить собственное упрямство раньше, но… к'саш!! Почему же мы начинаем учиться только на пороге смерти?!!! Почему понимаем важное и отодвигаем в сторону обиды, нашу уязвленную гордость и ненужную спесь лишь тогда, когда в спину уже дышит равнодушный холод свежевырытой могилы?!! Почему для нас только смерть оказывается тем неотразимым аргументом, который вынуждает пересматривать старые принципы? Почему ее холодная улыбка делает намного больше, чем вся красота и многообразие жизни? Почему мы даже собственных детей пытаемся понять лишь в последние дни и часы, когда только и осталось, что сожалеть, потому что по-настоящему мы ничего уже изменить не в силах?!
ПОЧЕМУ?!!!
"Потому что всем нам нужно прощение, – молча ответил ему Тирриниэль. – Всего лишь отпущение грехов, которое позволит спокойно уйти. Да, это – немного для тех, у кого нет иного выбора, но невероятно важно для меня, потому что другого мне ТУДА не унести. Это так просто… и так дико тяжело – просить прощения, мой мальчик. А мы слишком редко находим в себе силы, чтобы успеть это сделать при жизни. Жаль, что я решился так поздно".
– Прости, сын мой. Я звал тебя, чтобы сказать, в первую очередь, именно это. Прости мою ошибку и, если сможешь, пойми.
Таррэн удивленно дрогнул, но в глазах отца, против ожиданий, не увидел ни лжи, ни толики двойного смысла, никаких оговорок. Там было все, без утайки – и едкая горечь поражения, и тоскливое понимание совершенного промаха. Море сомнений, раздирающих его душу на части. Грызущая боль в груди, что не проходит уже многие годы. Тяжкий груз вины, грубо ломающий гордую спину. А еще – искреннее желание все исправить и страстная надежда, что для этого еще есть время.
Он поджал губы.
– Надо же… и когда, интересно, ты стал таким мудрым?
– Недавно, – странно улыбнулся Владыка. – Каких-то пару недель назад, хотя, казалось бы, должен был поумнеть гораздо раньше. Мне и сейчас нелегко, веришь? Но я не променял бы эту правду ни на что в жизни. Даже на второй шанс.
Таррэн только головой покачал.
– Боюсь, это невозможно.
– Значит, я снова опоздал, – горько прошептал повелитель, с болью принимая такой ответ. – А жаль…
– Жаль, – эхом повторил молодой лорд и быстро отвел взгляд.
Они неловко замолчали.
– Эй, хватит кукситься. Тирриниэль, забудь о прошлом – не до него сейчас. Мы все-таки по делу пришли, а не на вечер встреч. Скажи лучше, что ты сумел сделать? – деловито вмешалась Гончая, требовательно глядя на обоих. – Ты же не сидел, сложа руки, все эти двадцать лет? Что у вас получилось?
– Ничего, – кротко сообщил Владыка, поворачиваясь и бесстрашно глядя прямо в ее изумрудные глаза. – Поначалу было еще терпимо – сила уходила постепенно и очень медленно. Если честно, я даже не сразу понял, в чем дело, но когда во время одного из занятий вдруг потускнел и оплавился перстень, Иттираэль забеспокоился. Мы вместе просмотрели ауру. Обратились к Родовому Ясеню, трижды все проверили, потому что это – слишком рано для настоящего Ухода, но после пары недель никаких сомнений не осталось. Сами знаете, Уход не приносит боли. Только слабость и плавное угасание. Первые годы мне даже помощь не требовалась – недостаток силы едва ощущался. Потом понадобились накопители. Дальше – больше. В конце концов, пришлось задействовать свой родовой перстень, чтобы скрывать очевидное, а в последние дни я вообще живу исключительно за счет других. Что, признаться, начинает сильно тяготить и заставляет чувствовать себя паразитом. Собственно, я именно поэтому и отправил Зов. Сын мой…
