Она не устала. Спать, конечно, все еще хочется, но не так уж сильно.
— Хорошо. То, что произошло вчера, недопустимо. Я потерял контроль над собой, и ты пострадала, — райгрэ прижал палец к губам Торы. — Да, я знаю, что все могло быть гораздо хуже... на это и был расчет. Ему хотелось, чтобы я тебя искалечил. Или убил.
Но ведь все получилось иначе? Правда, дому очень сильно досталось... и кровати, кажется... и еще подушкам, пух которых летал по комнате.
— Я не умею просить прощения, и пойму, если ты не захочешь меня больше видеть. Тогда я, как обещал, куплю тебе поместье. Или дом. Или что тебе самой захочется.
Хильда бы обрадовалась.
Поместье и дом — это свобода. И жизнь только для себя, без нужды подстраиваться под чьи-то желания... разве это не чудесно?
— Ты не будешь ни в чем нуждаться. И присматривать буду, чтобы никто тебя не обидел...
Он замолчал и руку убрал, а вот Торы ладонь не выпустил.
Тот, новый дом, будет чужим, огромным и пустым. В нем поселятся совсем другие запахи, и среди них, многочисленных, не останется того, который нужен Торе.
— Мне обязательно уходить?
— Только если ты хочешь.
Она совсем не умеет ладить с собственными желаниями.
— А если нет?
— Тогда все будет немного иначе.
— Как?
— Потом расскажу, — все-таки он был очень красивым... даже без чешуи. — Отдыхай, найденыш. Закрывай глаза и спи...
Тору подвинули, и она почему-то не удивилась, когда райгрэ лег рядом. Хорошо, что лег, ей спокойней, когда он рядом.
А Хильда назовет Тору идиоткой. Возможно, что будет совершенно права. Ну и пускай... когда-нибудь потом Торе придется уйти, но к этому времени она соберет достаточно воспоминаний, чтобы суметь выжить в новом доме.
— Вы... — она вдруг вспомнила что-то важное. — Вы не сами изменились... от вас травой пахло... я знаю... Макэйо ее иногда жег и... дым забирает разум. Он становился очень злым. И еще подолгу не отпускал, иногда до утра или дольше. Больно было.
Ему можно пожаловаться.
— Вчера тебе тоже было больно?
— Нет... вчера было иначе... странно, но хорошо, — в полусне легко разговаривать, и завтра Торе будет стыдно, но когда еще наступит завтра? — Только ты подушки все порвал... зачем?
— Не знаю.
— Я пух ловила... мы с братом подушками дрались... и пух летал... мама сердилась... выговаривала, — Тора подавила зевок. — А мы не слушали... часто ее огорчали. И теперь ничего не исправить.
— Так случается. Делаешь что-то, а потом получается, что сделал не так... и действительно, ничего не исправить, сколько ни пытайся.
Тора поняла, что говорил он о себе. И наверное, райгрэ тоже совершил что-то, о чем очень сильно жалеет. Она погладила его по руке и, уже почти соскользнув в сон, пробормотала:
— Все будет хорошо...
— Конечно. Я очень постараюсь, чтобы все было хорошо.
К полудню мы пересекли первую границу — выжженный дочерна вал, на котором, словно пряжка на ремне, выделялись стальные ворота. Они были открыты настежь, и стража, разомлевшая на солнце, придремала. Да и чего им бояться?
Ползут неторопливо обозы, идут люди, порой проносятся верховые, всяк занятые собственной службой, и время течет неторопливо, волочится за длинной тенью солнечных часов.
За валом начинался пригород. Грязные домишки взбирались на выжженный склон, грозя вскорости вовсе оседлать его. Городу было тесно, и вскоре окраины выплеснуться за кольцо вала, поползут по зелени полей. Командир, осмелев за время пути — Оден не обращал на почетный караул внимания — криком расчищал дорогу. Улочки были узки, а дома стояли тесно, порой цепляясь друг за друга веревками, на которых сохло чье-то белье.
И лошади с благодарностью перешли на шаг.
— Уже почти, — наклонившись, Оден поцеловал меня в макушку. — Устала?
— Ехать?
— Ну да... — он хмыкнул. — Ехать лучше, чем идти.
Не знаю, согласился бы с ним наш вороной, но его и не спрашивали.
— Оден... откуда они вообще взялись? Ну, почему так быстро?
Стража все еще поглядывала на меня, с любопытством и опаской, явно не желая демонстрировать откровенный интерес. И если прежде их появление казалось мне чем-то само собой разумеющимся, то чем больше я думала, тем больше возникало вопросов.
— Староста сообщил.
Староста?
— Это естественно. Мы довольно странные гости, а за ним — деревня. И пришлых покрывать не станут. Поэтому, думаю, как только нас заметили, так сразу гонца и послали.
Верно.
Правильно.
— Эйо, то, что местные помогают, хороший признак. Значит, у наместника получилось навести порядок.
Похоже на то.
Чем дальше, тем чище становился воздух, шире — улица, а дома — роскошней. И многоэтажные птичьи башенки сменялись сначала солидными кирпичными строениями, а затем и вовсе белоснежными виллами, окруженными зеленью и вязью металлических оград.
— Тебе нравятся такие дома? — поинтересовался Оден.
— Нет.
— Почему?
— Просто.
Храм тоже выглядел красиво, даже не так — он был великолепен, изыскан, полон света... и в каждом из этих домов я вижу его отражение.
— Здесь не лес, но тебя никто не обидит, Эйо.
Я надеялась, что Оден знает, о чем говорит.
В резиденции наместника нас не слишком рады были видеть. Не знаю, что именно я ожидала увидеть, но передо мной предстал очередной белоснежный дом, выращенный в классическом стиле. Крылья. Колонны. Портики и ступени со статуями. Кованые короны газовых фонарей. Тишина холла, в которую Оден ступил так, словно бы имел полное право распоряжаться и здесь. А охрана осталась за воротами, кажется, с немалым облегчением: подозреваю, что у них был приказ доставить нас вовсе не сюда.
Дворецкий с ледяным взглядом.
И ожидание.
Мое отражение в натертом до блеска полу.
Хозяин, который, казалось, не слишком рад гостям и я его прекрасно понимаю. Несколько вежливых фраз, словно выпадов шпаги. И он сдается.
Нас провожают.
Точнее Одена, а я так, неизбежным злом... и чем дальше, тем сильнее хочется сбежать. Этот дом большой и мертвый, хотя некогда был живым. А коридор темен, длинен, как тот, который в моем сне.
— Девушка останется со мной, — Оден не спорит, он ставит в известность.
Апартаменты в бирюзовых тонах под стать дому — огромны, изысканы и мертвы. Я осматриваюсь, потому что лучше ковер разглядывать — роскошный, мягкий — или вот обои, картины в посеребренных рамах... гардины... мебель... что угодно, но не Одена.
Слишком он чужой.
— Сейчас ты примешь ванну, — его тон снова меняется, становясь ласковым, пожалуй, так с детьми разговаривают. — И переоденешься. Обед подадут. Чего бы ты хотела?
