Тётушка поглядела на Алана точно так, как смотрела на Гармая, ляпнувшего что-то совсем уж детское.
— Глупости несёшь. Нет им ни малейшей пользы от доноса. Сам подумай — если наместник даст этому делу ход, то и тебя в темницу, и меня, и раба твоего. А толку от меня в темнице? Им же хочется моей особой силой колдовской завладеть, освоить. А сила — либо во мне, либо в доме спрятана штуковина заветная. Только без меня им нипочём не найти, колдовские штучки, ежели по сказкам да легендам судить, умеют ото всех прятаться, кроме хозяина своего. И остаётся только выпытать… А это вовсе даже несподручно в городской тюрьме делать… для того особые мастера нужны, а не тутошние умельцы с плетьми да ножными колодками.
Наверняка у Общества и свои темницы имеются… да только забрать меня отсюда — дело сложнейшее… у нас в Высоком Доме всё же какой-никакой, а порядок. Это пришлось бы самого государя обеспокоить или кого из ближайших советников его. А на такое лишь самый главный в «Синей Цепи» способен. Значит, эти, вчерашние, должны сразу наверх доложить… а стало быть, вся добыча из рук уплывёт, да и самим поосторожнее ходить придётся… знают слишком много. Нет, Алан, эти сперва сами попытаются всё из меня выдоить. Поначалу, как водится, выждут, чтобы расслабилась я, успокоилась. Потом явятся, грозить станут, прельщать… Это волынка долгая.
— Звучит разумно, — признал Алан. — Но знаешь, часто бывает так, что люди, от которых ждёшь разумных поступков, совершают сущие глупости.
— Бывает такое, — кивнула старуха, — но тут — вряд ли. К тому же если и нажалуются они наместнику, то без разницы, здесь ли ты, утёк ли куда. Укрывала у себя — значит, повинна. На колесо её али на кол…
Трудно было не признать тётушкину логику. По любому выходило плохо.
— Вот и смотри, — продолжала она, — есть у тебя два пути. Или и впрямь ты недолеченный уходишь — и тогда без всякого сомнения в дороге загнёшься. Или остаёшься тут, и мы ждём. Две беды на выбор. Одна несомненная, другая — неведомо ещё, как обернётся. Серединка на половинку. Уж лучше за её хвост ухватиться…
— Что ж, ты, пожалуй, права, тётушка, — согласился Алан. — К тому же если помру я в дороге — что с мальчиком будет? Далеко ли он один уйдёт, с рабским-то клеймом?
Тётушка задумалась, почесала нос.
— Может, мне его оставишь? — не то в шутку, не то всерьёз предложила она. — Ты ж должен понимать… Долго ли ещё проходишь, Бога своего проповедуя? Прибьют ведь, раньше ли, позже. Или крестьяне камнями, или власти колесом одарят… Вряд ли ты хоть год протянешь. Везло тебе до сих пор, но долго везение не продлится, так уж в жизни заведено… А прибьют тебя — и его зацепят, он же тебя любит, он за тебя драться полезет. И про Бога вашего не скроет. Может, рядышком на кольях усядетесь. Так что подумай. У меня ему хорошо будет. Обижать не стану, а как придёт черёд помирать — дам ему волю, да и денег оставлю.
На первый взгляд это казалось убедительным. Он и сам постоянно дёргался за мальчишку. Но с другой стороны…
— Гармай ведь не телёнок и не мул, чтобы мы с тобой за него решали, — заметил Алан. — Такой же человек, с разумной и бессмертной душой, со свободной волей. И не младенец, третий год сверх дюжины ему пошёл. Пускай сам думает. Поговори с ним, хотя я уверен — он откажется.
— Ладно, поглядим, — проворчала тётушка. — А ты пойди всё ж в дом, приляг.
Успеешь ещё нагуляться.
Гармай был необычно хмур. Принёс обед — плошку с вязкой просяной кашей, варёную курицу, половину хлебной лепёшки. Молча выложил это всё на деревянный поднос, поставил к изголовью. И круто развернулся к дверной циновке.
— Ты что-то необычайно молчалив, — не притрагиваясь к ужину, заметил Алан. — Не заболел ли?
— Здоров я, — буркнул Гармай. — Пойду я, господин. Дел много…
Всё это было странно. Впрочем, за проведённые вместе месяцы Алан научился ориентироваться в прихотливых извивах мальчишкиного характера. И понимал — тот всерьёз обижен. Только вот на что?
— Постой, — велел он. — Сядь, поговорим.
Гармай секунду постоял на пороге — точно классический шарик из учебника механики, демонстрирующий неустойчивое равновесие — и, скрестив ноги, послушно уселся возле циновок. Опустил голову и принялся внимательнейшим образом разглядывать глиняный пол — красноватый, испещрённый едва заметными трещинками.
Словно трещинки эти, складываясь в тайные письмена, повествовали о чём-то необыкновенно интересном.
Тишина раздулась невидимым пузырём.
— Что стряслось-то? — проткнул этот пузырь Алан. — Что с тобой творится?
— Да ничего не творится, — скучно ответил Гармай. — Можно я пойду? У меня в кухне горшки не чищены.
— Подождут горшки. Я ведь не слепой, вижу, что ты ходишь, будто репейника наглотался. Снова какая-то беда случилась?
Гармай, отвернувшись, глядел на дверную циновку. Лопатки на спине чуть шевелились. И в такт им колыхались на загорелой коже белесые следы от давних рубцов. Так и остались шрамы, хоть и свиным салом мазали, и травница в Хагорбайе накладывала компресс из растолчённого корня позовихи, смешанного с конской мочой. Крепко лупил староста, на всю жизнь оставил по себе память.
— Господин, — приняв какое-то решение, Гармай резко развернулся к нему, — почему ты решил избавиться от меня?
Хорошо, что Алан ещё не приступил к каше. А то бы непременно поперхнулся.
— Ты сдурел? Солнцем мозги напекло?
— Не дурнее иных буду… Говорила со мной тётушка… О разном… И сказала она, будто ты предложил оставить меня. Ей, в смысле. Тётушке Саумари. Дескать, будет она меня вкусностями кормить, работой непосильной не нагружать, а как помрёт — волю даст и серебро… и дом вот этот…
Ага! Теперь понятно… Старуха, значит, не шутила… Провела, значит, разъяснительную работу с населением…
— Гармай, перестань нести чушь. Или ты тётушку не так понял, или она слова какие-то не те понесла… Всё на самом деле не так было.
— Значит, было? — вскинулся Гармай. — Было, да?
— Было, да не так. Ты не топорщи колючки, а выслушай. Обсуждали мы утром с тётушкой… планы на ближайшее будущее. Я-то всё порывался в путь-дорогу, а она мне объяснила, почему сейчас не следует… Ну и вот… Сказала она мне — всё равно, мол, погибнешь, выловят тебя и казнят за проповедь Истинного Бога.
Кстати, весьма вероятно… Так вот, говорит, мальчика-то вместе с тобой заметут… оставь его мне, тут ему безопаснее будет.
— И что ты ответил, господин? — требовательно спросил Гармай. Глаза его — чёрные, с едва ощутимой раскосинкой, повлажнели, и отразился в них рыжий огонь факела.
