— Я сказал, что ты — свободный человек, а не вещь. И что не могу принимать за тебя решение. Тут уж не моя и не её, а твоя воля. Как захочешь, так и будет…
Гармай резко дёрнулся, миг — и вот он уже стоит у занавеси. Точно скрученная туго пружина распрямилась.
— Значит, — голос его стал громче, но и выше, — ты подумал, что я могу тебя оставить? Значит, ты сомневался во мне, господин? Я восемь лун с тобой, ты меня от лютой муки спас, мы с тобой из Хагорбайи бежали, я тебя после камней волок — а ты решил про меня, будто не нужен ты мне? Решил, что я тебя на тётушкино серебро обменяю? Вот, значит, как ты про меня думал?
В горле у него булькнуло, он отодвинул было циновку, намереваясь выйти — но тут же отскочил обратно, сел, спрятав голову между коленей, и закаменел.
Это была уже вторая истерика. Первая случилась полгода назад, вскоре после крещения, когда Алан объяснил мальчишке очевидное: взять его туда, в далёкую заморскую Терру абсолютно невозможно. В загадочную Терру, где повозки не только ездят без лошадей и волов, но и сами летают по воздуху, где из особых шкатулок звучит чудесная музыка, а все кругом свободные и сытые… «Да пойми же, наконец — я и сам туда не вернусь, не на чем мне возвращаться, улетела моя лодка». Не верил ему Гармай, видимо, чувствовал в голосе фальшь. И был недалёк от истины — всё-таки в горном тайнике хранилась универсальная радиостанция «Эриксон-С360» с вынутыми и завёрнутыми в пластик батареями. Не то чтобы и впрямь собирался воспользоваться, понимал ведь, что обратного билета не будет. Но как-то всё-таки… Не поднялась рука выбрасывать.
— Так, понятно… — Алану иногда удавалось говорить жёстко, с командирскими интонациями. — Подойди сюда и сядь. Вот так, рядом. За руку меня возьми. И попробуй слушать не слезами, а ушами. Я прекрасно понимаю и всегда понимал, что никогда ты меня не бросишь, что я для тебя… в общем, много значу. И уж поверь, ты для меня тоже. Я рассказывал тебе… было у меня двое детей, близнецы…
Погибли они, когда и четырёх им не исполнилось. И случилось это десять лет назад. Сейчас бы они ровесниками тебе были. И то, как свёл нас Господь… не случайно это. Я в тебе… ну, как бы их увидел. И не брошу тебя никогда. Никаким тётушкам не сплавлю. Но пойми и другое: есть такая штука, свободой называется. И нельзя её у человека отнимать. А уж тем более у самых близких. Всегда должно быть право выбора. Гармай, родной мой, я не сомневался в твоём решении. Но ты сам должен был решить, понимаешь, сам. Не могу я вот так без тебя взять и сказать, чего ты хочешь.
Гармай молчал, не выпуская запястье Алана и всё сильнее сжимал пальцы. Как бы не раздавил, шевельнулась неуместная сейчас мысль. Года через два он вообще сравняется ростом, а силой явно превзойдёт. Богатырь, однако… Если, конечно, пройдут эти два года, если не сбудется старухино пророчество о кольях и колёсах.
Но что делать? Нет ничего глупее, чем пугать сейчас мальчишку будущими напастями. Эффект получится обратный. А может, и обойдётся всё-таки, не допустит Господь… из апостолов один-то уж точно своей смертью умер, Иоанн Богослов.
Значит, какая-то вероятность всё же есть.
— Знаешь чего, господин? — Гармай наконец ослабил хватку. — Неправильно ты сказал. Когда любишь, то и решать можешь. Потому что ни капельки не сомневаешься. А ежели сомнения есть, значит, и любовь малость того… с червоточинкой.
— Ладно, проехали, — вздохнул Алан. — Успокойся, вот он я тут, и никуда от тебя не денусь, глупостями голову не забивай. И вообще, чего вцепился, поесть не даёшь!
И правда, каша успела остыть.
Не спалось. Никакой тебе ночной прохлады — жара, та же самая, что и днём.
Разница, во всяком случае, неощутима. Вроде и комната уже не в дебрях дома, без факела, который, между прочим, не только светит, но и греет — а всё равно покрываешься липким потом. Из настежь раскрытого окна горницы не льётся никакой живительной прохлады — лишь бледноватый лунный свет. Серп зреет, скоро уже до половины толщины доберётся. А когда тётушка уехала — был тонюсенький ломтик, словно мармеладная лимонная долька — не сама зеленовато-жёлтая лимонность, а её оранжевый ободок.
Трудно жить в мире, который на тысячи лет не дорос до мармелада. И дорастёт ли когда-нибудь? Развития почти и нет… да, конечно, за четыре тысячи лет что-то изменилось… научились плохенькую сталь выплавлять, судоходство какое-никакое… хоть и вдоль берегов плавают, но всё-таки уже не рыбацкие лодчонки, а здоровенные шхуны и галеры… да и светская культура появилась… все эти мудрецы и поэты Высокого Дома, да, кстати, и в Гуирситахали… хотя тут порой задумаешься, может, лучше бы там как в Ги-Даорингу было…
В общем-то, оно и понятно — в насквозь языческом мире прогресс немыслим. Всё по традиции, по старинке, как дедами завещано, и боязно новшествами богов обидеть.
Конечно, политеизм здесь, особенно в Высоком Доме, выдохся. Не Шумер, явно не Шумер… да, в общем, и не Египет с Вавилоном. Высокий Дом — тот явно в сторону Рима эволюционирует, Ги-Даорингу похоже на ацтеков, а Гуирситахаль… вот это более чем странный и неприятный исторический казус… если только не сказать «опухоль». Нет, здорово всё же, что здешние корабли неспособны пересекать океаны… а то бы и Высокий Дом заразу подхватил… и в здешних школах для юношества изучали бы хитрую науку «шимаридайи» — как превратить человеческую жизнь в ад, не причинив, однако же, ни малейшего вреда телу… Ги-Даорингу тоже не сахар… но тут хотя бы культурного влияния можно не опасаться… тамошний яд очень уж не сладок…
Алан тихонько, стараясь не разбудить Гармая, вышел из горницы, прошёл извилистым коридором мимо старухиной «приёмной», мимо кухни — и вышел на крыльцо.
Ходить получалось без особого труда. Кололо слегка в левом боку, ныл тазобедренный сустав — но это вполне терпимо. Ещё немного, и можно было бы отправляться в путь.
Но сначала необходимо дождаться тётушку.
Как-то всё странно и быстро получилось. «Скоропостижно» — сказала бы Ольга Николаевна, заведовавшая их кафедрой, когда свежеиспечённый кандидат наук Ёлкин приступил к обучению несознательной студенческой молодёжи. Язвительная была тётка… впрочем, почему «была»? Она и пенсионного-то возраста сейчас не достигла, до декана доросла… «гроза-заноза». Чем-то, кстати, смахивает на тётушку Саумари… или та на неё.
Нет, странно, странно. Какой-то загадочный больной в северных лесах Ноллагара, от которого пришёл сумрачный юноша и долго шептался о чём-то со старухой.
Длительный отъезд — на луну или на две… Уж не связано ли это как-то с «Синей цепью»? Тётушка скрытная, делится лишь той информацией, какую считает нужной.
