Но это было уж слишком! Даже для такого покладистого существа, как Золотинка.
— Вот как… — тихо вымолвила она, некоторое время спустя. — Так ты, может быть, скажешь, отчего покойная умерла? Тебе и это известно?
— Скажу, — пожал плечами кот и отодвинул тарелку, как бы отстраняя от себя все суетное и преходящее, недостоверное. Он по-прежнему стоял за табуреткой, как за кафедрой. — От чувствительного сердца. Покойница не выносила лжи. Покойница не выносила лжи, а ложь окружала ее на каждом шагу. Однажды она сказала «хватит!» и… и скончалась. У нее было чувствительное сердце.
— Так. А не заблудился ли ты, милый, часом в покойницкой? Давай, может, вернемся к жизни?
Изрядно ослепленный собственными словоизвержениями, кот все же почувствовал нехорошую перемену в голосе пигалика.
— Лады, — покладисто согласился он после мимолетных размышлений и покосился на хотенчик с Параконом. — Ну, ладно! Как говорится: пеклевше скандить. Иными словами: откровенность за откровенность — так?
— Ну так, — сухо согласилась Золотинка.
— Что толку водить друг друга за нос?
— Никакого толку, — подтвердила опять же Золотинка.
В повадках Почтеннейшего обнаружилось некоторое беспокойство, происходившее, по видимости, от внутренних затруднений — словно бы кот замешкал на пороге важного и далеко идущего решения. Он оставил табурет и прошелся.
— Скажу все как есть, — снова остановился Почтеннейший. Но, кажется, колебался. — Несколько вопросов сначала. Со стены не соскоблишь. Это что?
— Что? — отозвалась Золотинка эхом.
— Экий ты недогадливый. Луч света на стене. Теперь дальше: без окошек без дверей полна горница людей? Что это?
— Огурец, — хмуро бросила Золотинка.
— Правильно, — кивнул кот. — Огурец, а внутри семечки, это люди. Кто сильнее Рукосила-Могута?
— Не знаю, — нетерпеливо сказала Золотинка.
— Правильно, — с готовностью кивнул кот. — А теперь глянь за дверью, не стоит ли кто? Я спрошу главное.
Ужасно чем-то недовольная, Золотинка соскользнула на пол и толкнула дверь — благо осталось лишь руку протянуть. В закутке перед лестницей, куда выходила коморка, никого не было. Отсюда корчма не просматривалась, доносились бессмысленные голоса. Нужно было сделать два-три шага, чтобы горница открылась целиком до самого входа. Золотинка только бросила взгляд на ватагу за колченогим столом, где горланили завсегдатаи… служанка бежала с кувшином… Только взгляд бросила Золотинка, торопясь вернуться, но не успела и ахнуть — рыжим пламенем шарахнулся под ноги кот, с дробным стуком мазнул по половицам когтями и вылетел через всю корчму в раскрытую настежь дверь.
В зубах негодяя мелькнул хотенчик. Не веря себе, Золотинка обернулась убедиться, что оставленная на кровати рогулька исчезла. И тогда уж, растеряв мгновения, кинулась за котом — да куда там!
Она выскочила на улицу — рыжий язык пламени мелькнул в полуста шагах и пропал. Тотчас, едва опомнившись, Золотинка бросилась назад, в коморку, где осталась развязанная торба с настоящим, живым хотенчиком, и как раз налетела на хозяина.
— Шалишь, а деньги?!
— Я заплачу! — пыталась отбрехаться второпях Золотинка, не способная сейчас держать в уме неясные отношения с кабатчиком.
Однако она просчиталась, полагая, что волшебное слово «заплачу» разрешит любые возможные недоразумения. Хозяин цепко хватил за шиворот, взывая к чувству и разуму кабацких завсегдатаев: «только подумайте!»
— Никуда я не бежал! — вопила Золотинка. — Говорю же, что заплачу!
А питухи кровожадно шумели на все лады:
— Так его! Дуй его в хвост и в гриву! Учить таких надо! Ишь ведь щенок!
И хотя безобразная свара не способствовала прояснению умов, Золотинка должна была уразуметь наконец, что дело нечисто и грошами тут не рассчитаешься. Из всех щелей выползал растревоженный, изумленный непорядком народ, домочадцы и прислуга, все глядели на маленького мошенника с осуждением, а хозяин, до удушья закручивая ворот, кивнул толстой служанке:
— Пошарь-ка у негодника в сумке.
Не усомнившись в справедливости этих ненужных, преждевременных, во всяком случае, мер, девка кинулась к раскрытой коморке. Что у них было на уме, имели они предупреждение от Приказа надворной охраны или действовали из верноподданного усердия только, так или иначе поздно было рассчитывать на мирный исход стычки, и Золотинка никак не могла подпускать их к котомке с хотенчиком. Извиваясь под жестокой рукой, она хватила за ухом Эфремон, еще несколько мгновений понадобилось, чтобы возбудить сеть, опутаться с ног до головы невидимой пленкой.
Млея уже от удушья, Золотинка судорожно вздохнула: сеть, расправляясь, раздвинула стянутый на горле ворот, сеть отжимала от кожи все постороннее и, как гибкий панцирь, принимала под одеждой естественные для тела очертания. Золотинка дышала. Только сейчас она ощутила в каком жалком положении оказалась, как не хватало ей глотка воздуха: обмякнув, она выплывала из тошнотворного, головокружительного провала, из пустоты… на свет. Становились яснее возбужденные голоса; хозяин, почитая придушенного малыша за ничто, отрывисто восклицал:
— Мазик вернулся? Где Мазик, он вернулся? Давайте веревку! Веревку, пигалика вязать!
Кабацкая братия и домочадцы колыхались перед глазами шатким заслоном. Как это всегда бывает, когда случается поймать ведьму, колдуна или русалку, раздавались истошные, испуганные голоса:
— На пол не опускайте! Не давай ему коснуться земли!
Тут только Золотинка разобрала, что, подхваченная за перекрученный ворот, болтается на руках кабатчика, как на суку, дородный мужчина придерживал ее и брезгливо, и опасливо, словно полудохлого крысенка. И все кричал, распаленный собственной храбростью: веревку давай!
Так что Золотинке ничего не оставалось, как, извернувшись, схватить противника за локоть.
Этого было достаточно: кабатчик почувствовал хватку детской ладошки. Пожатие ладошки заставило его охнуть, роняя малыша, — Золотинка вырвалась или кабатчик вырвался, разинув рот с каким-то жалким шипением, — они отпрянули друг от друга. Мятущийся круг злорадных рож распался, все шарахнулись — вмиг Золотинка оказалась в коморке, где затурканная страстями служанка растерянно держала в руках котомку. Золотинка выхватила свое имущество, прощупав на ходу через холст хотенчик, и бросилась к выходу.
На ту беду случившиеся в кабаке удальцы достаточно уже приложились к бутылке, чтобы чувствовать потребность в подвигах. Один хватил табурет, другой сверкал ножом, и тот, что вооружился расшатанным в потасовках седалищем, успел заступить дорогу, в то время как их сноровистая подруга вышибла из-под двери клин.
