– Ой, – обрадовалась она, – Джек прилетел! Давно?
– Не очень, – сухо ответил я.
– После санобработки сразу сюда – ой, как приятно. А Куродо?
Я пожал плечами:
– Спит, надо полагать. Мне нужно с вами поговорить, с тобой и с Георгием.
– Ага, – Глафира обогнула меня и прошла по коридору к двери своей комнаты, – Георгия сейчас нет. Он на перевязке, а со мной, что же… Поговори.
Она толкнула дверь, и я вошел следом.
Я первый раз был у них в гостях. Все стены были увешаны трофеями Георгия. Там – коготь величиной с саблю, здесь – чешуя размером со щит, чуть поодаль – изогнутый клык, какие-то и вовсе непонятные, вырванные из тел убитых драконов приспособления… Их было много, но не настолько, чтобы заполнить собой все стены. В промежутках, в оставшихся свободными квадратах и прямоугольниках Георгий Алоисович развесил фотографии Глафиры – одетой, полуодетой и вовсе не одетой. Сочетание было забавное. Я обратил внимание на одну небольшую фотографию. Георгий Алоисович притулил ее почти неприметно под каким-то устрашающим, отвратительно прямым кинжальным клыком.
Фотография была не просто небольшая. Крохотная.
Я проявил бестактность. Я подошел к стене и постукал пальцем по фотографии:
– А это зачем?
Глафира чуть покраснела:
– Какой ты, Джек… наблюдательный. Кто бы ко мне ни приходил, никто внимания на эту фотографию не обращал, а ты пришел – и сразу.
Я понял, что Глафира упрекает меня.
Как-никак наблюдательность – первое, что должно быть развито у "отпетого". Стало быть, те "отпетые", что бывали у нее, конечно, замечали эту фотографию, но не задавали Глафире дурацких вопросов.
– Я полагаю, – сказал я, – что фотографии вывешивают, чтобы на них смотрели и чтобы их видели, чтобы на них обращали внимание. Вот я и обратил.
– Вот и умница, – с издевкой сказала Глафира.
Эта издевка и решила дело.
Я не стал узнавать, чего ради Георгий Алоисович вывесил фотографию своей жены, бьющейся в эпилептическом припадке, не стал даже узнавать, кто был фотограф, так дивно запечатлевший нашу нынешнюю квартуполномоченную… я просто потрогал клык, длинный и острый, похожий на кинжал, и спросил:
– Что было у Георгия со Степаном?
Глафира замялась.
Я пришел к ней на помощь:
– Георгий опасно покусан?
– Да нет, – успокоила меня Глафира, – не особенно… он еще смеялся, в спортзал на тренировки ходить не надо…
– В квартире свой тренажер появился, – продолжил я.
– Нет! – запротестовала Глафира, сообразив, что ляпнула что-то не то. – Нет! Он так не говорил.
– Он говорил хуже… он говорил гораздо хуже…
В эту секунду стукнула дверь, и я, не оборачиваясь, понял, что вошел Георгий.
– О! – услышал я, – Джекки! Живой и здоровый… ты что, извиняться пришел? Не надо… Какие счеты… Ну, сорвался малыш… с кем не бывает.
Я старался не смотреть в сторону Георгия и ответил, чуть помедлив:
– Георгий, у тебя остались дуэльные пистолеты?
Георгий Алоисович насторожился:
– Нет. Их конфисковали после того, как твой бывший начальник утонул в дерьме.
– Очень жаль, – я всем корпусом повернулся к нему, – очень, очень жаль… Егор… придется нам тыкаться этими вот… – я показал на клык, повисший над фотографией Глафиры.
– В чем дело? – изумленно спросил Георгий. – Кажется, сатисфакции, как говорит наш водитель де Кюртис, должен был бы требовать я…
Со странным удовлетворением я заметил, что у Георгия была замотана голова.
– Георгий Алоисович, – вежливо и нежно заметил я, – вы совершенно правы… действительно, уже одно то, что в нашей квартире находится такой ублюдок, такая зеленая тварь, как…
Глафира захлопнула рот ладонью и сквозь тесно сомкнутые пальцы выговорила:
– Ох… что ты говоришь…Что такое говоришь?
– …Степан, – невозмутимо продолжил я, – уже одно это представляет собой серьезнейшее нарушение правил подземелья и угнетающе действует на психику людей – людей, подчеркиваю! а не зеленых тварей… Поэтому человек, добившийся разрешения от верховного координатора и от совета ветеранов, заручившийся согласием жильцов, не имеет права предъявлять какие-либо претензии…
– Нет, Джек, – поморщившись, сказал Георгий Алоисович, – ты, и в самом деле, что-то не то говоришь… Неправильно говоришь.
– Георгий Алоисович, – спросил я, – извините, что я прежде не поинтересовался: как перевязка прошла?
– Отлично, – помрачнев, ответил Георгий.
– Ну и прекрасно, – кивнул я, – просто замечательно!.. Так на чем же я остановился? Ах, да!.. Не имеет права предъявлять какие бы то ни было претензии. Вот именно! Должно помнить, что место зеленой твари в террариуме, или в спортзале в качестве тренажера, или в санчасти в качестве донора или санитара. Если же зеленой твари и позволено жить среди людей, то вести себя она должна скромнее скромного, памятуя о том, что один ее вид способен вызвать негативные эмоции у людей вообще, а у людей, занятых убийством таких тварей…
Георгий Алоисович слушал меня, опустив голову.
– Я ничего не понимаю, – сказала Глафира.
– А тебе и не надо ничего понимать, – быстро прервал ее я. – Главное, чтобы меня понял Георгий. А он меня понял. Верно?
Георгий Алоисович кивнул.
– И чудесно, – я прихлопнул ладонью по столу, – будем считать, что договорились.
Я поднялся и вышел вон.
В коридоре я прислонился к стенке.
Очень хотелось спать – вот что хотелось…
(Дзииинь… – так лопались огнедлаки. Дзиинь – и огненные брызги обжигали руки.)
Я побрел в комнату.
– Степа, – крикнул я, – я минут сорок подремлю. Ладно?
– Ладно, – отозвался Степа.
– Потом пойдем потренируемся, – сказал я, уже засыпая, уже проваливаясь в ватное великолепное, лепн(е безразличие сна…
Но поспать мне не удалось, вернее, я не добрал до сорока минут минут пятнадцать.
Меня разбудила Кэт. Она тронула меня за плечо, и я моментально проснулся. Хотя беготня в комнате началась значительно раньше, однако я дрых, не обращая на нее никакого внимания… О, счастливое свойство ветеранов-"отпетых" – спать под гром, под шум, взвизги, проклятия, стрельбу, когда это не касается лично тебя…
Хоть планета сейчас сойди с орбиты – мне-то что? Я буду спать. Но вот коснулась моего плеча Кэт, похожая на Мэлори (Мэлори, Мэлори, Мэлори) – и я проснулся… и сразу поднялся.
– Джек, – сказала Кэт, – Степа отравился.
Его как раз выволакивали из комнаты, я видел распахнутые, скребущие пол кожистые перепончатые крылья, закаченные, чуть подернутые белесой пленкой глаза, горло, вздрагивающее от спазмов, и пену, срывающуюся вниз из безгубого рта…
Санитары-ящеры действовали умело, сноровисто, я было сунулся помогать, но услышал квакающее:
