Ждать пришлось всего лишь два дня. Все это время Хелит развлекала своих спутников, пересказывая содержание фильма «Трудная мишень» со столь полюбившимся Ранху и Аллфину бельгийским актером-кикбоксером в главной роли. Сюжеты других кинолент в его исполнении она позабыла, а потому славному Жан-Клоду досталась слава Шварценеггера, Чака Норриса и иже с ними. Слушатели стонали от восторга и требовали продолжения саги о великом герое Какдамме. К счастью, утром третьего дня, как и обещали корчмарь Кериах и вторящие ему в один голос оба сына — светловолосые быстроногие парни, до икоты смущавшиеся присутствия Хелит, прибыл обоз. Многолюдный, состоящий по большей части из ангай, с вооруженной до зубов умелой охраной. Самая лучшая компания для леди с племянником, решившими в самом начале зимы отправиться в паломничество. Ранх хмыкая, «по секрету» рассказал хозяину обоза, что его госпоже был вещий сон относительно любимого племянника, и она мучила родню до тех пор, пока позволили ехать в Лог-Йокуль за разъяснением к ангайской вещунье. Для обитателей этого мира — вполне подходящая причина.
Среди ангай затесалось несколько униэн, чьей род занятий Хелит определила, как что-то близкое к банковскому делу. Они везли в дочернее отделение своего финансового учреждения какие-то важные документы, подтверждающие кредитоспособность крупного подрядчика, строящего в Лог-Йокуле большой храм. И видимо не только бумажки везли, потому что при трех клерках имелся внушающий трепет, одним лишь видом своего оружия, молчаливый наемник. Хелит заподозрила, что в одном из мешков, с которых воин не спускал глаз, были золото или драгоценные камушки, но делиться своими наблюдениями ни с кем, даже с Ранхом, не стала. Униэн весьма обрадовались, что к их маленькому обществу присоединится красивая молодая дама. Пусть даже и с племянником. Аллфину к тому времени было строго настрого запрещено упоминать о своей семье, даже в связи со столь заметным цветом волос. Внушение производилось попеременно Ранхом и Хелит практически круглосуточно, методом долбления в одну точку с упорством бешеных дятлов, чтобы хоть какие-то слова сумели проникнуть в молодой мозг сквозь броню черепной кости и толстый слой глупости.
На отдых, еду и помывку хозяин обоза — красивый молодой мужик-ангай, похожий на Садко из старого советского фильма, — выделил сутки, чтобы еще до рассвета отправиться в путь.
— В моем обозе есть женщина из моего народа, — сказал он Хелит. — Она едет в фургоне. Там тепло и уютно. Она просит вас разделить с ней путь.
Анагайка ехала в отдельном фургоне, не показывая наружу и кончика пальцев, но сразу было заметно, что ей повинуется даже хозяин. Он то и дело подъезжал ближе, прислушивался к невнятному голосу, доносившемуся изнутри, сдержанно кивал и тут же исполнял требуемое.
Хелит оглянулась на Ранха. Тот согласно кивнул, мол, не бойтесь ничего и соглашайтесь, ибо таким просьбам не отказывают.
— Хорошо! Я с удовольствием познакомлюсь с госпожой…
— Просто с Госпожой, — многозначительно улыбнулся «Садко».
Хелит спешилась, отдала поводья Ранху и полезла внутрь фургона, застеленного изнутри яркими ангайскими коврами. Там среди многочисленных шелковых и меховых подушек в чернильно-черном глухом платье, расшитом золотыми узорами сидела Ридвен Ястребица.
Акстимма
Тишина и, запутавшиеся в ней, как в толстом слое паутины, глухие удары сердца. Те же черные толстые косы, пальцы с золотыми когтями вместо ногтей, и кипящая тьма на дне расширенных зрачков. Ридвен улыбнулась, краешком губ, чуть иронично и совсем капельку грустно. Потом взмахнула унизанной медными браслетами рукой, развеивая искусную иллюзию. Разумеется, кости древней воительницы, мирно покоящиеся в подземельях алаттского дворца, не могли обрасти живой плотью. Но до чего реально…
— Я не знаю, кого ты видела, уан, но не стоит так пугаться, — тихо сказала немолодая уже ангайка.
На толстой мягкой ткани её странного строгого одеяния роскошная золотая вязь сложного узора казалась колдовскими письменами, начертанными огнем на безлунном ночном небе. Хотя, кто знает, может быть, так оно и было? Большие печальные глаза, тонкий нос и узкие маленькие губы — иконописная красота в стиле Андрея Рублева. Волосы ангайки были тщательно спрятаны по круглую пышную остроконечную шапку из ярких полос парчи. Точь-в-точь, маковка православной церкви. Аккуратно подстриженные ногти выкрашены в золотой цвет.
— Кто вы, моддрон? — спросила Хелит сиплым от волнения голосом.
— Мое настоящее имя ничего не скажет тебе, — ответила снисходительно ангайка и, предупреждая следующую фразу, добавила: — Твое мне тоже нет нужды знать. Я лишь вижу, что ты отчаянно нуждаешься в совете.
Загадочная женщина казалась сотканной из тончайших нитей света и воздуха, горячих и ледяных, чудесным образом уравновешенных меж собой так, чтобы они не могли ни обжечь, ни заморозить. Такой её «видела» Хелит.
— Тебе не суждено доехать до Лог-Йокуля, да и делать там тебе нечего, если честно. Да ты садись поудобнее, садись, не смущайся! Возьми вот мягкую подушечку! — негромко рассмеялась ангайка, видя, что Хелит никак не может устроиться. — Угощайся! Давно не ела сладкого?
И протянула девушке блюдо с горкой маленьких колобков, липких на вид. Ангайские сласти отличались запредельной сладостью, их варили из меда и кисло-сладкой смоле какого-то южного дерева. Больше одной конфеты захочешь — не съешь. А потом еще и руки не отмыть. Но Хелит не стала обижать волшебницу (а кого же еще?) и попробовала предложенное угощение. На удивление вкус оказался тонкий и нежный, а по телу разлилось уютное тепло.
— Понравилось? — требовательно спросила ангайка.
— Очень.
— Так и в жизни бывает. Ждешь одного, а получаешь совсем другое. Кому-то не позволишь к себе прикоснуться, а из чьих-то незнакомых рук принимаешь пищу, даже не задумываясь о последствиях.
Хелит насторожилась.
— Не переживай, уан, я просто рассуждаю. Забыла, ты — моя гостья, а значит, существо священное и неприкосновенное? То-то же! Для того чтобы убить ядом, существуют отравленные стрелы, которыми стреляют из-за угла в ночи.
Что верно, то верно. Гость в традициях ангай считался равным кровному родичу, нет страшнее позора — обидеть гостя. А убивать Утренние действительно предпочитали бесшумно и тайно. Отравленная стрела или удавка на горло уведут из жизни тихо, почти на цыпочках, как по толстому мягкому ковру, не потревожив ничей сон, не оскорбив слуха громкими предсмертными воплями.
