Креслин поднимает чашку, и одна из подавальщиц тут же наполняет ее соком. Юноша делает глоток раньше, чем успевает сообразить, что у него нет с собой ни монеты.
— Не думаю, что милостивый господин должен платить за питье в собственной таверне, — с улыбкой произносит женщина, — тем паче после такого прекрасного выступления.
К столу Креслина приставляют еще два стула, на которые усаживаются Мегера с Шиерой. Стоит юноше поднять глаза, как Мегера знаком подзывает Хайела, который берет стул, наскоро сколоченный несколько дней назад из обрезков строительных досок. Капитан островных солдат занимает место слева от регента.
— Я и не знала, что ты еще и певец, — в словах Мегеры слышен укор.
— До сих пор у меня не было случая рассказать, да ты ни о чем таком и не спрашивала, — рассеянно отвечает Креслин. Его все еще занимает поющий страж с гитарой.
— Фиера рассказывала, что, когда он начинал петь у себя в комнате, весь коридорный караул тайком собирался у его дверей, чтобы послушать, — говорит капитан стражей с неожиданной теплотой в голосе.
У юноши отвисает челюсть. Фиера? Шиера? Не потому ли эта немолодая женщина кажется ему знакомой, что она с Фиерой в родстве?
— Фиера, — решается спросить Креслин, — она тебе кем доводится?
— Младшей сестрой. Она много рассказывала о тебе, может быть, даже слишком много.
— Как она поживает?
Мегера напрягается, но Креслин не обращает на это внимания.
— Отправилась с отрядом в Сарроннин. Должна вернуться в этом году, но попозже.
— А откуда здесь взялась гитара? — интересуется Хайел.
— Гитара моя, — отвечает Креслин. — Я оставил ее в Оплоте… а Лидия, целительница, привезла. По просьбе моей сестры Ллиз — та решила, что гитара мне пригодится.
— Ты никогда не играл на людях? — спрашивает Шиера с такой улыбкой, как будто знает ответ.
— Не доводилось. Да и побаивался, хотя музыка порой помогает. Вторая песня, там, где про голубку, пожалуй, спасла меня от Белых магов.
— Надо же, он побаивался. Что-то по тебе незаметно, — с холодком замечает Мегера.
— Страх испытывают все, — медленно отвечает он, — но рожденные в Западном Оплоте его не выказывают.
Мегера переводит взгляд на капитана стражей, и Шиера кивает.
— Да, чувствовать страх человек может, но никто не должен позволять страху сказываться на его действиях. Кстати, это одна из причин, по которым женщины лучше подходят для роли стражей, чем мужчины. Последние слишком часто пытаются скрыть страх за показной бравадой и идут на напрасный риск. Нас учат осознавать свой страх и, осознав, оставлять его в стороне.
Заслышав слова о склонности мужчин к «показной браваде», Хайел поднимает брови, но ничего не говорит и лишь делает из глиняной кружки большой глоток.
Гитара звенит, наигрывая ритмичный марш. И мужчины, и женщины за обоими столами поддерживают ритм хлопками в ладоши.
Чувствуя, что к ноющим мускулам добавилась еще и боль в пальцах, Креслин встает и, вымучив улыбку, говорит:
— Я, пожалуй, пойду вздремну. Лидия переглядывается с Клеррисом.
— Надеюсь, ты нам еще сыграешь, — говорит Хайел. — Было здорово, мы получили настоящее удовольствие.
Пожимая плечами, Креслин берет гитару и ослабляет струны, после чего прячет инструмент в футляр. Прикосновение к защелкам лишний раз напоминает ему, как давно он не касался струн.
Хотя воины из Монтгрена и Оплота по-прежнему сидят за разными столами, они уже не ворчат и смотрят друг на друга без признаков враждебности. Креслин надеется, что со временем сюда будут приходить не только одинокие солдаты и стражи. Люди начнут отдыхать здесь целыми семьями.
— Да, мы все надеемся снова услышать твою игру, — вторит Хайелу Шиера.
— Мне нужно поговорить с тобой, — тихим, усталым голосом произносит Мегера.
— Сейчас?
— Дома. Я долго здесь не задержусь.
С ее лица так и не сошла мертвенная бледность, и Креслин чувствует беспокойство: она слишком выкладывается и, наверное, переутомилась. Разумеется, Мегера тотчас слышит его мысли:
— Прекрати. Прекрати, пожалуйста… — Мегера направляется к нему, но неожиданно ее останавливает Клеррис:
— Можно задержать тебя на минуточку?
— А это не может подождать до завтра?
— Боюсь, что нет.
Креслин вздыхает с облегчением, поскольку иметь дело с раздраженной Мегерой теперь придется Клеррису. Однако все равно он чувствует себя виноватым. Его догоняет Лидия:
— Не возражаешь, если я немножко пройдусь с тобой? Я должна тебе кое-что сказать.
Юноше не нравится тон, которым произнесены эти слова.
— Не возражаю. Ну, где я еще прокололся?
— Прокололся?
— Ну, дал маху… Короче, что я сделал не так? В последнее время вы с Клеррисом только и делаете, что тычете меня носом в мои ошибки.
— Положим, мы делаем не только это, а ты не больно-то прислушиваешься к нашим упрекам, — с полушутливым укором говорит целительница, приноравливаясь к его шагу.
— Наверное, я их заслуживаю. Но что не так на сей раз?
— Мегера. Сегодня вечером ты огорчил ее, и уже не в первый раз.
— Опять? Что бы я ни делал, все не по ней. Разговариваешь с ней — злится, молчишь — злится еще пуще!
— Креслин… — мягкий укор в голосе женщины несколько охлаждает юношу.
— Да? — устало произносит он.
— Мегера твоя жена.
— Не более чем по названию.
— А ты когда-нибудь спрашивал ее, почему?
— Нет, тут и так все ясно.
— А говорил ты ей о любви?
— А это нужно?
Лидия фыркает.
— Чего смешного, — ворчит он, — понятно же, что всякие слова бесполезны. Она и без слов чувствует, что, глядя на нее, я не могу ее не хотеть, и от этого приходит в ярость.
— Предположим. А что чувствовал ты, всякий раз, когда шел через пиршественный зал Западного Оплота?
Креслин судорожно сглатывает.
— То-то и оно… А ведь ты не ощущал помыслов и желаний стражей, просто видел их лица и слышал шепотки. А каково бы тебе пришлось, знай ты, что за мысль кроется за каждым словом?
Тон целительницы холоден, точно северные звезды. Ее слова разят, словно клинок, прямо в сердце. Юноша отмалчивается, чувствуя, как начинает щипать глаза.
— Твоя жена — пусть она стала твоей женой только благодаря козням Риессы — за все это время слышала от тебя разве что парочку теплых слов. Ты никогда не ухаживал за ней, не старался ей понравиться, и она чувствовала лишь твое постоянное вожделение. Разве это поможет сблизиться? Поможет ей понять, что ты ее любишь?
Креслин ежится, ибо слова целительницы подобны ледяным ветрам, какие ему случалось вызывать с Крыши Мира.
— При всяком удобном случае ты демонстрируешь очередное умение, а сегодня вечером задел ее особенно сильно. Ты пел песни любовные и военные, шутливые и серьезные, марши и бал-ла-ды, на глазах у всех вкладывая в них свою душу. Раскрывая себя перед людьми почти незнакомыми, почти чужими. А она, женщина, которую ты вроде бы любишь, никогда не слышала твоего пения, даже не подозревала о подобном таланте. Как ты думаешь, ее это сильно обрадовало?
