— Да, — шевельнул губами Сю-юн.
— Ты не можешь вернуться?
— Ни в коем случае.
— Так будь со мною, как слуга и как друг. Мы не можем помочь друг другу. Но есть то, чего нам никто другой не даст, в чем нам никто друг друга не заменит: я могу не прятать от тебя мою боль, ты можешь не прятать от меня твою боль. Понимаешь?
— Понимаю.
— И боль, и надежды, и радости наши будут — общие. Научи меня всему, что умеешь. И я, если хочешь, буду учить тебя. И так незаметно пройдут наши ненужные жизни.
О том, что сделали ашананшеди
Из складок занавеси выступил невысокий, тонкий, темнолицый, с высоко подрезанной челкой, схваченный шнуровками и перевязями.
Сердце не глаза — не обманешь. На миг окатило счастьем, но кровь еще только приливала к щекам, а в груди уже оборвалось.
Не он.
И так каждый раз, когда по его зову или по необходимости ашананшеди представали перед царем. А он все уговаривал себя, и все не мог привыкнуть. Если бы сказать: на кого ни смотрю, вижу тебя.
На кого ни смотрю, тебя не вижу.
Нет утешения.
Ашананшеди поклонился, жестом показал, что должен говорить. Акамие так же безмолвно позволил.
— Повелитель. Мы уходим.
И замолчал.
Акамие кивнул по привычке поощрять собеседника. Только потом понял, что сказал ашананшеди. И понял уж все сразу. Снова кивнул, сказал:
— В страну Ы.
— Да, повелитель. Царям Хайра мы уже не служим, ибо ты дал нам волю. Тебе служить обещали, потому что не знали над собой истинного повелителя. Теперь наш долг — немедленно явиться в его распоряжение.
— И вы оставите меня?
— Мы не можем тебя оставить, потому что ты дал нам не только волю, но и саму родину нашу, которую отыскал шагата, отправившийся в странствия по твоему приказу. С тобой останется сотня лазутчиков, из тех, у кого уже есть сыновья, чтобы их род мог продолжиться в земле Ашанана. Об этом не будут знать, пусть все думают, что ты, как прежде, под нашей защитой — и никто не осмелится…
— Идите.
Ашананшеди оставался на месте, как будто ожидая еще каких-то слов, но у Акамие их не было, и не потому он молчал, что жалел слов для него или для его старших, пославших его. Через силу повторил: идите, и сделал знак рукой: уходи. Но все равно не мог остаться один, кто-то из них, невидимый, был рядом. Детская обида, которая так легко смывается слезами, от этого была остра и неотвязна как дурное предчувствие, и надо было заглушить его, а нечем. Акамие присел на постель рядом со спящим Сиуджином.
— Хоть ты никуда не денешься от меня.
Но следующей ночью забылись печали.
Когда за вечерней трапезой Акамие сидел с приближенными, сделал знак ан-Реддилю. И тот вскоре стал просить у царя дозволения уйти, и получив его, поспешил к потайной калитке, где Хойре встретил его и шептался с ним. А тот, кто сидел среди сотрапезников и видел, как переглянулся царь с ан-Реддилем, тоже стал проситься уйти, но Акамие подумал: «Не годится, чтобы он шел вслед за Арьяном, если он соглядатай — добра не будет». И отпустил его позже, вместе со всеми. И тот поторопился известить сообщников, что нынче день и час подходящие, и хоть долго ан-Реддиль не посещал внутренние покои, нынче, наконец, будет там.
И сговорившиеся евнухи собрались у покоев царя, прихватив кто скамеечку, кто курильницу потяжелее, чтобы ударами по голове сбить с ног ан-Реддиля, которого они опасались из-за его силы; и подняли крик, и ворвались в покои, но нигде царя с ан-Реддилем не нашли, ни в библиотеке, ни в опочивальне, ни в других покоях. И пришлось им уйти ни с чем, пристыженным и смущенным до крайности, опасаясь для себя царского гнева, когда все откроется.
А тот, кто все затеял, поспешил к царице и закричал:
— Отчего твои ашананшеди не предупредили этих евнухов, что царя нет?! Зачем допустили, чтобы случилось то, что случилось?
— А что случилось? — удивилась царица.
Он ей рассказал.
— Отчего же твой евнух, который тебе обо всем доносит, не предупредил тебя? И где он сам был? — спросила царица.
— Удача, что он не участвовал в деле нынче ночью. Хоть он останется при царе соглядатаем, а с этими и не знаю, что будет. Пропали они совсем — а царь вовсе евнухам доверять перестанет. Где же были твои ашананшеди?
— Слушай, что я тебе скажу: ашананшеди ушли из Хайра.
— Быть не может! Чего не придумает женщина, чтобы оправдаться!
— Мои, те, что были моего сына Эртхааны, мне сообщили под большим секретом, — и рассказала о письме Эртхиа, о земле Ашанана и об исходе ашананшеди из Хайра. — Но нам от этого не легче. При царе оставили сотню — лучших из лучших. И из моих остались двое, но нынче ночью они не одни в его покоях, и ничего не могли сделать: другие не дали бы им. Вот в чем причина.
— Значит, теперь мы не можем рассчитывать на твоих лазутчиков?
— Не можем — кроме крайнего случая. О мой сладкий, что же делать? Мы знаем теперь, что он проводит ночи в доме ан-Реддиля. И что? Там нет евнухов наших, чтобы подтвердить…
— Но все же!
— Да нет же, сладкий мой, нет свидетелей — нет и виновных, а в чем его уличить, в том, что ночует не во дворце? А кто запретит царю? Только пища для новых слухов…
— Хоть это.
— Да, ты прав. Это пусть, это хорошо. Надо распускать такие слухи. Нет свидетелей, и его не обвинить, но и ему не оправдаться. Но мало, мало! Неужели и впрямь ашананшеди — препятствие неустранимое?
— Погоди-ка, погоди… Есть одно… Но нечего и говорить об этом. Если б он был царем!
— Что это значит?
— Если б он был царем, как его отец!
— Тогда не было бы нужды уличать его…
— Я о другом. Знаешь ли ты, о женщина, что царь непременно должен идти с войском и что в походе царя охраняют не ашананшеди — всадники! Среди своего войска царь в безопасности. Есть при нем телохранители, и все — из знатнейших семейств Хайра. Понимаешь?
— А что тогда ашананшеди?
— Они заняты разведкой.
— Все?
— Все. А теперь, когда их всего сотня осталась, даже если бы сын рабыни вопреки обычаю оставил бы при себе нескольких, что с того? Но нечего об этом говорить. Сын рабыни воевать не станет.
— Это правда. Он малодушен и изнежен, воспитанный для ложа. Я слышала, что ему противно даже упоминание о войне. Сам он войны не начнет. Но, сладкий мой, разве нет средства начать войну за него?
— Начать войну за него? Что это значит, женщина?
— Хайр так велик, а царь в Хайре так слаб. Не найдется ли правителя…
— … Который поднял бы мятеж? Женщина! Что нам с этим делать?
— Убить сына рабыни.
