Подведшей.
Ошибкой, которую уже не исправить.
— Ладно, опустим этот душещипательный момент, — Себастьян кончиком хвоста поскреб ступню. — Итак, мой дорогой братец, похоже, ввязался в авантюру… или его ввязали в авантюру, что куда верней.
Себастьян прикрыл глаза, вид у него сделался донельзя довольным.
— И ведь промолчал, когда я спрашивал… солгал, паскудина этакая, чтоб ему икалось… ничего, найду — выскажусь…
— Если найдешь.
— Найду. Запомни, Дуся, — Себастьян ткнул пальцем в нос. — От меня еще никто не уходил!
Прозвучало в высшей степени самонадеянно, но Евдокии очень хотелось поверить.
— Итак… допустим… допустим, к Лихо обратился некто с некой просьбой весьма деликатного характера… и не просто деликатной, но… клятва! Именно!
Себастьян кружил по комнате, сцепив руки за спиной.
— Клятва объясняет, почему он не сказал мне… или тебе… но первому попавшемуся человеку клясться кровью не станешь. Следовательно, что? Следовательно, человек этот был Лихо хорошо знаком. Настолько хорошо, что просьба подозрения не вызвала…
Себастьян резко остановился перед зеркалом, окинул себя придирчивым взглядом, пригладил волосы, шею вытянул, разглядывая что-то, Евдокии невидимое.
— Хорош, безусловно, хорош, — пробормотал он. — Итак… в Познаньске Лихо всего год. И настолько дорогих сердцу приятелей у него здесь не завелось. Значит, это человек из прошлого… и вновь сие привязывает нас к Серым землям.
— Надо ехать.
— Надо, — согласился Себастьян. — И я поеду…
— Мы.
— Я.
— Мы, — Евдокия шмыгнула носом. — Если ты думаешь, что я останусь в Познаньске…
— Думаю, — Себастьян таки нашел в себе силы повернуться к зеркалу спиной, хотя со спины он был не менее хорош. — Более того, я надеюсь, Дуся, что в тебе есть хоть капля благоразумия.
— Нету.
— Дуся!
— Послушай, — принятое решение согревало душу. — Ты можешь, конечно, уехать один. Оставить меня здесь… и я сделаю вид, что останусь. На время. Но лишь подвернется возможность, и я отправлюсь за своим мужем.
— А может, в монастырь пока… — Себастьян склонил голову набок. — Там тихо. Спокойно. Безопасно.
— Только попробуй.
Евдокия не сомневалась, что с дорогого родственничка станется попробовать, но сдаваться она не была намерена. Хватит. И без того она ждала… слишком долго ждала.
Неоправданно долго.
— Сядь, — приказал Себастьян. — И послушай. Там не место для женщины. Там не место для людей вообще… Серые земли — это…
— Знаю. Лихо рассказывал.
— Мало рассказывал. Дуся…
— Нет, — она покачала головой. — Я сказала и… и поеду или с тобой. Или без тебя.
У нее, в конце концов, револьвер имеется. И людей Евдокия наймет, из вольных охотников, благо, денег у нее хватит…
— Вот я знал! — Себастьян поднял палец. — Знал, что от женщин одни проблемы… от родной жены и на каторге не спрячешься! Отправится следом и непременно всю каторгу испоганит…
Евдокия подняла подушку.
— Сдаюсь! — он подушку отнял и зашвырнул в тот же камин. — Порой мне начинает казаться, Дуся, что ты меня недолюбливаешь…
— Неправда!
— Вот и я так думаю… ведь если разобраться, с чего бы тебе меня недолюбливать? Я же кругом прекрасный…
— Особенно в профиль, — пробормотала Евдокия.
Себастьян величественно кивнул: его профиль ему очень даже нравился, впрочем, как и анфас, и все прочие ракурсы.
— Вот… а ты подушкой. Дуся, нельзя так с людьми! Люди ведь и оскорбится способны до глубины их души… в глубинах же души человеческой порой такое дерьмо зреет… — он менялся слишком быстро, чтобы Евдокия могла уследить за этими переменами, не говоря уже о том, чтобы привыкнуть к ним. — Отправляемся в понедельник.
— Почему? — Евдокия готова была отправиться немедля.
— Потому что поезд отходит в понедельник. В семнадцать часов пятнадцать минут. Восточный вокзал… третий вагон.
— Можно нанять…
— Можно, Дуся, и нанять, и купить, и целый полк отправить, да только этакие маневры нам скорей во вред. Нет… нам надобен именно этот поезд, который в семнадцать часов пятнадцать минут. С Восточного вокзалу… третий вагон… и еще, Дусенька, ты же понимаешь, что мы не на вакации отправляемся? И не на променад по королевским садам?
— Понимаю.
— Вот и ладненько, — Себастьян улыбнулся, обнажив длинные клыки, и лицо его потекло, теряя черты, проглянуло за ним, человеческим, нечто такое, заставившее Евдокию отпрянуть. — И потому ты будешь меня слушаться. Будешь ведь?
Будет.
Во всяком случае постарается.
— Умница моя, — Себастьян по — собачьи отряхнулся, и лицо его стало прежним. — И почему я нисколько в тебе не сомневался?
— До понедельника еще два дня…
Целых два дня.
Евдокия с ума сойдет от ожидания.
— Всего два дня, — возразил Себастьян. — А сделать нужно многое… и Дусенька, раз уж мы решили работать вместе, то будет у меня к тебе просьба одна… заглянуть в монастырь.
— Что?!
— Не волнуйся. С благою целью. Ты же запомнила тех добрых сестер, которые так желали с тобою… скажем так, породниться?
— Да, но…
— Дуся, — Себастьян взял за руку и наклонился, заглянул в глаза, — понимаю твои опасения, но поверь мне на слово, ныне не темные века… нет, будь ты особой королевской крови, которая чего-то там измыслила недоброго, то века значения не имели, но ты у нас, к счастью, честная купчиха… поэтому просто поверь, что не принято в нынешние просвещенные времена постригать людей в монахи без горячего на то их желания.
Евдокия поверила.
Почти.
Сия гостья явилась заполночь.
Вошла она с черного ходу, что было несвойственно особе ее положения и родовитости, однако же характер, урожденная осторожность были сильней шляхетской гордости.
— Доброй ночи, панна Мазена, — Себастьян поприветствовал гостью поклоном. — Не могу сказать, что рад вас видеть…
— Ночи и вам, — усмехнулась она. — Радость мне не надобна. Хватит и приватное беседы.
— Надеюсь, вы не собираетесь вручить мне… некий приказ?
— Помилуйте, приказы пусть разносят адъютанты… у моего дражайшего супруга их трое. Не буду же я перебивать у бедолаг работу?
Темный, простой ткани плащ соскользнул с плеч панны Радомил — а Себастьян не сомневался, что, сменивши фамилию, любезнейшая Мазена не сменила сути своей. Но плащ принял, и простую полумаску, и с вежливым поклоном руку предложил.
— Панна желает чаю?
— Панна не отказалась бы и от коньяку…
Темная гостиная, пятерка свечей в серебряном канделябре, пустой камин за цветастою ширмой. Гардины, которые панна задернула самолично… следят ли за ней?
