Сержант покачал головой.
Он мог бы сказать, что увозят этих людей недалеко — за городскую стену, к остаткам старого полузасыпанного рва. И это тоже разумно: там, где свои живут впроголодь, чужим и вовсе места нет.
— Трусиха. Сижу, боюсь лишний раз из дома выйти, чтобы не было, как тогда… и ерунда. Забудь.
А ладонь к ребрам прижала, словно скрыть хотела что-то.
— Без бумаг не выйдет. За мной ведь присматривают. Терлак, он… страшный. Как Малкольм, хотя ты вряд ли с Малкольмом знаком…
Как сказать, знакомство было недолгим, но довольно плодотворным.
— Хотя нет, Малкольм был напыщенным идиотом. — Отвернувшись, Меррон принялась двигать склянки. Она снимала одну за другой, выставляя на стол, протирала полку тряпкой и возвращала склянки на место, выравнивая по ранжиру. — Он много говорил, красиво, но… Терлак другой. Он и слушать умеет. Второй сын мясника. Был. А теперь — глава Комитета общественного спасения. Все уговаривает присоединиться. Я отказываюсь. Он не отступает.
Склянки закончились, и Меррон переключила внимание на стол. Некогда тщательно отполированная поверхность его теперь пестрела многими пятнами, которые вряд ли возможно было удалить тряпкой. Но дело было не в уборке.
Нервничает. Из-за Терлака? Сержанта? Всего и сразу?
— Рано или поздно, но мне придется выбирать. Или за ним, или туда, куда тех увозят.
У Сержанта имелись альтернативные варианты.
— Но идти надо. Все равно ведь донесут, и… и будет хуже. Решат, что ты шпион, и сразу повесят.
Это, конечно, вряд ли, однако некоторый резон в словах Меррон имелся. Если и оставаться в Краухольде — а сразу уезжать она вряд ли захочет, — то следует действовать по правилам.
Но взять и просто ее отпустить…
Невозможно.
— Врать ему опасно, не уверен, что смогу… всю правду говорить тоже нельзя. Скажу, что ты мне помог. Ночью. Когда эти напали.
Она вдруг вспомнила, что стоит без штанов, в одной рубашке, которая хоть и длинная, но не настолько, чтобы прикрыть коленки, и уж тем более лиловые отметины на голени.
— Ты же не умеешь рисовать? Ну, мало ли… скажу, что тебе повредили руку. Сухожилие. И пальцы еще не восстановили подвижность. Но ты грамотный. И значит, будешь мне помогать здесь… приходят многие. Я один не справляюсь.
Она пыталась уговорить Сержанта остаться в доме, но все-таки сдалась. И всю дорогу нервничала, в каждом встречном видя врага, но у дома градоправителя, где ныне располагался тот самый Комитет, вдруг успокоилась.
Сержанта внутрь не пустили. Ждал. Злился. Едва не сорвался. Несколько раз подходил к дверям, но отступал не столько перед охраной — всего двое, и оба слишком беспечны, чтобы представлять реальную опасность, — сколько из понимания, что это убийство осложнит ситуацию.
Меррон вернулась.
— Все нормально… Терлак рад мне помочь в такой мелочи.
Ложь. И она знает. Из Краухольда придется уйти раньше, чем Сержант предполагал.
— Сам выписал…
От желтоватых листов исходил отчетливый запах соленого сала, того, которое с чесноком и приправами. В углу виднелось жирное пятно. Похоже, голодали не везде, что было понятно.
— Он вечером зайдет. В гости.
Меррон, прежде чем бумаги отдать, не удержалась, понюхала.
— Странное время. Все как будто сошли с ума, а я выздоровела не вовремя. Скажи, так везде?
Сержант кивнул — почти.
— Ясно. Ты… только не смотри ему в глаза, хорошо? Он этого не любит. И у тебя сейчас глаза странные. Не такие, как раньше.
Запыленное зеркало подтвердило, что Меррон права: с глазами явно было что-то не то. Сержант минуты полторы вглядывался, прежде чем понял: вокруг зрачка появилась рыжая кайма.
Вот только этого ему не хватало!
Впрочем, кровь по-прежнему была нормального красного цвета. Это успокоило.
Спокойствия хватило на то, чтобы выдержать визит Терлака, который вел себя слишком уж по-хозяйски, явно демонстрируя, что именно ему решать, останется Сержант в этом доме или нет. Ублюдку нравилось нервировать Меррон.
— Что ж, — сказал он перед тем, как уйти, — я не предвзят. И не осуждаю тебя, Марти. Надеюсь, твой друг сумеет объяснить тебе, что новый мир открыт для самых разных людей. Всего доброго.
Прозвучало недобро. Этот человек и вправду не отступит. Он позволяет себе играть, но рано или поздно игра наскучит. Убить? Слишком на виду.
Выждать. Подготовить лодку. Здешние тропы Сержанту знакомы, и вряд ли за прошедшие годы что-то сильно изменилось в известняковом лабиринте местных пещер.
— Он… он принял тебя… нас за… за тех, которые… которым… вместе. Мужчина с мужчиной и… и что теперь обо мне думать станут? Он же не будет молчать.
Ну вот, опять расстроилась из-за ерунды.
Сержант хотел ее обнять, когда почувствовал, что вот-вот накатит. Нюх обострился. Зрение стало резким, болезненным. Исчезли полутени. Яркие цвета. Яркие запахи. Яркие, громкие звуки, которые даже не в доме — за его пределами. Слишком много.
— Дар? С тобой все хорошо?
Плохо. Очень плохо. Не должно быть так. Она ведь жива. Рядом. Держит за руку.
— У тебя сейчас сердце остановится. Ложись немедленно, я…
Стряхнул. Оттолкнул, кажется, слишком сильно. Что-то упало, разбилось. И запахов стало больше. Муть подступила к горлу, и Сержант стиснул зубы. Сглатывал часто.
Добрался до чердака.
Закрылся. Лег.
Спазм шел за спазмом. Но терпимо. Звуки хуже. Мебель двигается. Звенит стекло. Шуршат крысы в подвале. Громыхает гром. Сержант видит разбитую электрическими сполохами линию грозового фронта, белые засветы молний и магнитные разрывы в полосах туч.
Так не должно быть…
…но так было.
Стонали ступеньки. Протяжно и мерзко заскрипела дверь.
Нельзя!
Безумная женщина не понимает, что творит.
— Дар?
Садится рядом. Берет за руку. Слушает пульс, который уже почти нормален.
— Ух-ходи.
Не слышит. Гладит волосы, шею, проводит ладонью по спине, и холод успокаивает. Так длится, наверное, вечность.
Потом гроза добирается до Краухольда. Отпускает.
— Дня на три, — сказала Меррон, когда Сержант поднялся. — Тут всегда если начинается, то надолго… из дому точно не выйдешь.
Почему она не боялась? Не понимала, насколько опасно? Понимала. Сержант слышал ее боль, которую Меррон пыталась скрыть. Она и поднялась, неловко сгибаясь на левый бок, прижимая к нему локоть.
— Ничего страшного. Неудачно встретилась со шкафом. Ушиб, и… я сама с ним разберусь, ладно?
Нет. Ребра были целы. Дышала она нормально, а опухоль спадет через пару дней, но от этого не легче. А если в следующий раз будет не шкаф? И не падение? Сломанная шея. Или позвоночник. Угол стола, проломивший висок… хрупкие кости под пергаментной кожей. Он видел, он знает, насколько легко убить человека.
