«Что необходимо, — думал про себя лозланский предводитель, неуклюже переворачиваясь, поудобнее устраиваясь в гамаке, — так это какое-нибудь новое доказательство моей руководящей роли, которое произвело бы впечатление на людей».
Требовалось хорошенько поразмыслить об этом. Вскоре Мойн Ранкель заснул.
Через несколько часов он открыл глаза. Солнце опять отбилось от облаков, его лучи проникали сквозь качающиеся листья, из-за чего Мойн Ранкель, лежа без движения, прищурился. Шум ветра, пение птиц, жужжание насекомых и шуршание маленьких зверьков в кустарнике слились в убаюкивающую колыбельную. Предводитель опять было задремал, когда вдруг что-то привлекло сонное внимание.
Непривычный звук.
Широко открыв глаза, он внимательно прислушался. Да, опять. Так хорошо слившийся со звуками леса, что его легко можно было не заметить. Это была странная музыка.
Мойн Ранкель сел, схватился за меч и отправился в ближайший лес. Он собирался найти источник звука.
Остановился предводитель на открытом участке леса, расчищенном под пашню. Странная, волнующая музыка доносилась из-за небольшого холма, откуда-то из-за густой растительности прямо перед ним. Не славящийся особенно легкой походкой Мойн Ранкель, подойдя ближе, постарался ступать осторожнее. Теперь он различил, что нарушитель тишины играет на каком-то струнном музыкальном инструменте, причем весьма умело. Когда предводитель находился всего лишь в нескольких футах, музыка внезапно стихла. Мойн Ранкель остановился и стоял не дыша, не совсем представляя, что делать, и чувствовал себя весьма глупо. Он задержал дыхание на несколько долгих секунд, пока не началась другая мелодия — в ней звучали слова.
Много лет предводителю не доводилось слышать столь совершенного пения. У голоса был приятный тембр, он был сочен и искусен. Слова, едва различимые и странно влекущие, казалось, обращались прямо к Мойну Ранкелю.
— Насмерть стоять иль на шаг отступить, слово промолвит — мечом поразить.
«Как уместно», — подумал Мойн Ранкель. Он слушал, стараясь не шуршать листьями, прикованный к месту и очарованный. Да, песня действительно отражала самую суть его неприятностей. Столь чудесной музыки предводитель никогда не слышал. «Но кто выбрал для песни именно эти слова и почему? Когда песня закончится, я выясню это». Подавив в себе желание захлопать в ладоши, Мойн Ранкель взмахнул мечом и ринулся вперед сквозь кустарник. Певец оказался стройным молодым человеком лет двадцати или даже меньше, с копной светлых волос, ниспадающих на плечи. Юноша вскочил на ноги, уронив инструмент на землю, и в его янтарных глазах промелькнул страх.
— Кто вы? Чего вы хотите? У меня нет денег, — с дрожью в голосе произнес молодой человек.
— Кто я? Ну, я человек с мечом, который обнаружил незнакомца в лесу около своего дома. А теперь — кто ты и что здесь делаешь? — Мойн Ранкель нахмурил бровь, повторяя жест Лозлана, который он считал самым устрашающим.
— Я навещаю.
— Навещаешь кого?
Менестрель на мгновение запнулся, потом ответил:
— Я навещаю этот край. — Увидев, что этого недостаточно, он быстро добавил: — Просто прохожу мимо.
— На пути куда? — потребовал ответа глава Лозлании.
— В большие города к северу, искать работу. Там, откуда я иду, настали тяжелые времена. Немногие могут позволить себе мои услуги, — сказал юноша, показывая на инструмент; его тон сталь чуть высокомернее. — Вам нет нужды угрожать мне мечом. Как видите, я безоружен.
Юноша вел себя слегка вызывающе, напомнив Мойну Ранкелю себя в том же возрасте. Он подозревал, что рассказ незнакомца не во всем правдив, но музыка менестреля была, без сомнения, даром Богов, ничего подобного никогда не доводилось слышать в этой крохотной, закрытой от всего мира деревушке. Обнаружить подобный талант в такой дыре должно послужить к чести предводителя. Мойн Ранкель принял решение.
— Вероятно, я составил о тебе неправильное мнение, — сказал он, вкладывая меч в ножны. — Как тебя зовут?
— Аурэль, — ответил юноша.
— Если ты ищешь работу, — продолжал Мойн Ранкель, — может быть, у меня и найдется что-нибудь для тебя. Твоя музыка поражает воображение. Просто очаровывает.
— Да, так говорят, ваша милость, — подтвердил менестрель, слегка поклонившись.
— Что ж, знаю я публику, которая, прожив без культурных событий много лет, по достоинству сможет оценить твой талант. Толпа не очень большая, имей в виду, но, тем не менее благодарная.
— Сочту эту возможность улыбкой удачи.
— Ну, хватай свой инструмент и следуй за мной. Несомненно, ты голоден.
— Даже не можете представить себе как, — согласился Аурэль, поднимая музыкальный инструмент и следуя за своим новым работодателем.
— Как называется эта штука, на которой ты играешь? — спросил Мойн Ранкель, пока они с трудом пробирались сквозь кусты.
— Я называю его слиттером. Я сам его создал.
Такого чудного и сложного инструмента Мойн Ранкель никогда не видел. У слиттера был двойной гриф и два комплекта резонирующих струн. Музыка возникала, если играть с обоих концов против середины. Чем больше Мойн Ранкель смотрел на инструмент, тем больше удивлялся, что кому-то пришло в голову смастерить столь замысловатое устройство.
— А скажите мне, ваша милость, у вашей деревни есть название? — поинтересовался по дороге Аурэль.
— Она называется Лозлания, — ответил Мойн Ранкель и добавил про себя: «А может, когда-нибудь станет называться Ранкелия».
— Какое благозвучное имя, — отметил юноша.
Менестрель с жадностью накинулся на еду, и некоторое время оба ели молча.
— У вас хорошее настроение, ваша милость, — наконец сказал Аурэль, глядя, как Мойн Ранкель запивает ужин несколькими хорошими глотками эля.
— Да, сейчас у лозланцев счастливые времена. Через несколько дней в деревне состоится ежегодное празднество в честь нашего чудесного спасения — благодаря мне — от страшной опасности, — Он прожевал особенно жесткий кусок мяса. — В мои намерения входит, чтобы ты выступил на этом празднестве.
— Весь в предвкушении, ваша милость.
— Более чем уверен, Аурэль, что ты окажешься самым лучшим развлечением в этих местах за многие годы, — сказал Мойн Ранкель, заново наполняя их кружки и делая еще один хороший глоток, — И, скорее всего, ты будешь последним.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил юноша.
— Наша деревня одна из нескольких деревень, затерянных глубоко в этих лесах, далеко от остального мира, далеко друг от друга. Мы специально стремились к полной изоляции для того, чтобы ничто не отвлекало нас от нашей важной работы. Два поселения были разрушены неописуемым ужасом. — Мойн Ранкель остановился, чтобы опять промочить горло. — Благодаря мне с нами все хорошо. Вскоре мы достигнем нашей цели, и люди разойдутся по всему Ансалону, распространяя наши изделия. Тогда эта середина ничего вновь станет серединой ничего. Что ты об этом думаешь, менестрель?
