"Просто я, видите ли!"
Уху было приятно, но Шарц все еще ничего не понимал. Пожалуй, теперь он понимал еще меньше, чем раньше, ведь обнимала его, прижимаясь к нему всем телом, Полли — служанка герцогини.
Полли, которая только что помогала ему принимать роды. И не у кого-нибудь, а у своей госпожи. Полли, которая видела, как это все ужасно. Какая это мука и боль. Полли, которая думала, что ее госпожа умирает. Которая видела, как уверенность в глазах повитухи сменяется сомнением, сомнение — страхом, а потом все заволакивает густым черным отчаянием. Эта Полли просто не могла восседать на нем, столь недвусмысленно поводя бедрами, что и слабоумный догадался бы. Этого не может быть. Не может, и все. Да она после увиденного за милю от любого мужика должна шарахаться. Должна. Но не шарахается. Даже наоборот. Надо же — вытворять такое! И чем она думает?!
— Слезь с меня! — удивленно потребовал Шарц.
"И немедленно, пока я не вцепился в тебя руками и ногами! Ты даже представить себе не можешь, как ты желанна для меня!"
— Слезь, я сказал! — повторил он.
— Вот еще! — возмутилось очаровательное создание, целуя его в губы.
Шарц оторопел. Ее поведение можно было истолковать только одним способом, но… да за ней ползамка бегает! А кто не бегает — просто догнать не надеется! И чтоб она выбрала его? Сама, по доброй воле? Зачем?
— Ты что, никого лучше урода себе найти не смогла?! — возмущенно шепнул он ей.
— Ты не урод, ты — прекрасен! — отозвалась она. — Я просто раньше этого не замечала.
— А сегодня заметила? Интересно, когда? И где? Быть может, здесь, в этой темноте? Когда так темно, и впрямь кто угодно красавцем покажется.
— Не ехидничай, — отозвалась она. — Не здесь. Не в темноте. А вот когда ты маленького тянул — тогда и заметила. Понял?
Мягкое, но настойчивое движение бедер. Ты хоть понимаешь, что делаешь, идиотка эдакая?!
— Интересные у тебя представления о красоте! Забраться в спальню коротышки, урода, карлика, когда по замку шляется куча по-настоящему красивых, отлично сложенных молодых людей…
— Сам ты урод! — вспыхнула она. — Скажешь тоже… ты даже не представляешь, какой ты красивый!
— Не представляю. Вот какой я уродливый, могу представить с легкостью — даже не стоя перед зеркалом!
— Ты просто ничего не понимаешь… мне было так страшно, особенно когда я посмотрела в глаза Бесс…
"Так зовут повитуху!" — вспомнил он.
— … и в них я увидела, что миледи… что она умрет… вот прямо сейчас умрет… я стала молиться, но бедная госпожа так кричала, что где господу было услышать мои слова… она так кричала, что я все молитвы забыла… все слова вылетели… ни словечка не осталось… и в голове у меня стало темнеть, это был такой ужас, я чувствовала, что сейчас упаду и умру тоже! А потом вошел ты. Вошел и сказал, что в Марлеции так не делается. Ты был такой уверенный, такой спокойный… И ты был прекрасен. Ты сиял, как факел, и мне уже не было так темно. Ты так красиво двигался, что я обо всем забыла, на тебя любуясь. Ты говорил, что делать — и я делала. Это было так восхитительно — повиноваться тебе… И я поняла, что боженька меня все-таки услышал. И он не обиделся, что я все молитвы перепутала. Он послал тебя, чтоб всех нас спасти. И ты спас. И миледи, и малыша, и меня тоже. Подумаешь — коротышка! Ангел может быть любого роста, вот! А крыльев за спиной ты просто не видишь, ведь они сзади. Но они есть. Я их видела. До сих пор вижу.
— И тебе не стыдно лезть в постель к ангелу? — тихо фыркнул Шарц.
— Да разве ж это стыдно? Это прекрасно! — отозвалась она. — Вот не знала, что такие глупые ангелы бывают.
— А… не страшно? — спросил он. — Ты видела, как мучилась миледи. Неужели тебе не страшно? Ведь и самой придется через это пройти когда-нибудь.
— Мне страшно, — честно ответила она. — Нет, не того, что может случиться со мной. Того, что чуть не случилось с миледи, мне и в самом деле страшно. Ты ведь мог и не поспеть. А Бесс не справилась бы. Нет, не мог ты не поспеть, что это я! Ангелы всегда являются вовремя. А за себя я нисколечко не боюсь. Ты ведь хороший. Ты позаботишься о собственном малыше или малышке. Мне, конечно, будет очень больно, но знаешь, моя бабушка говорила: кто боится плакать, тому век не улыбаться! А я хочу улыбаться так часто, как только получится! Так что я потерплю. Я очень терпеливая. И я не позову никакую Бесс. Только тебя.
— Вот как… — только и смог выдавить из себя Шарц.
— Именно так, доктор, — кивнула она, вновь поводя бедрами. — Одним словом, я все решила, так что можешь более не заботиться о моей нравственности. Я тебя выбрала по доброй воле и в здравом уме, можешь не сомневаться.
— Ты меня выбрала? А разве мое слово ничего не значит?
— Когда это слово мужчины что-нибудь значило?
— Очень интересно. Кто-то тут утверждал, что он в здравом уме. Что это ты несешь, любовь моя?
— "Любовь моя!" — почти пропела она. — Вот ты уже и согласился. Ведь согласился, правда?
— Считается, что это мужчины все решают, — упрямо буркнул он.
— Правильно считается. Так и есть, — подтвердила она, вновь целуя его. — Сначала женщины выбирают, потом мужчины решают. Я выбрала тебя. Ты можешь решать за меня, господин мой!
— А выбор за тобой и только за тобой?
— Ну конечно, — с очаровательным нахальством подтвердила она. — Видишь ли, когда выбирает мужчина, это зовется насилием.
— А женщина?
— Естественным правом.
— Ах вот оно что!
— Можешь хихикать сколько угодно. Я выбрала тебя. Я пришла к тебе. Я хочу быть твоей. Ни один мужчина не откажется переспать с хорошенькой девушкой, а я хорошенькая, я знаю. И я даже не стану просить, чтоб ты на мне женился, если не хочешь. Я твоя безо всяких условий. Одна только просьба. Если я забеременею, ты не отдашь меня повитухе, ладно? Ты сам поможешь мне родить.
— Полли… а ты меня любишь?
— А тебе это важно?!
Чего больше в ее голосе — удивления или счастья?
— Конечно, важно.
— Вот глупый… да я с ума по тебе схожу! Доволен?
— Очень. В таком случае завтра ты пойдешь к миледи, дабы испросить ее позволения выйти за меня замуж, а я поговорю с милордом. А сегодня… снимай с себя эту рубашку, я покажу тебе еще кой-чего, чему меня в Марлеции научили.
— Хью, а ты меня любишь?
— Так ведь только этим и занимаюсь!
— Нахал…
— Я?!
Это ложь. Это опять ложь. Теперь я лгу при помощи любви. Мне должно быть ужасно, смертельно стыдно, а мне хорошо — и только. Я доволен, как полосатый кот поварихи после третьей тарелки сливок. Наглая сытая скотина. Вот я какой.
