Никогда Лера глупой девочкой не была, всё поняла с первого захода. Поняла, кивнула, но не успокоилась и вновь – что вполне в её положении было естественно – собралась у меня что-то полезного узнать. Однако не успела. В этот момент в кабинет без стука вошёл Вуанг и, не обращая внимания на мою возмущённую жестикуляцию, сообщил, будто телеграмму прочитал:
– Белов звонил. Только что. У адмиральского креста. В четырнадцать ноль-ноль.
Я глянул на куранты, а потом ещё и на свои "Командирские". И те, и другие заверяли, что до четырнадцати ноль-ноль оставалось семь минут. Мне действительно следовало поторопиться.
Большой деревянный крест, поставленный в память о расстрелянном адмирале, стоит на косе, что образуется при впадении в Реку извилистой речушки под названием Ухашовка. Почему-то в народе считается, что именно здесь, напротив старинного Знаменского монастыря, привела в исполнение приговор конвойная команда. На самом деле и не приговор, и не в этом месте. Официальные документы свидетельствуют, что казнили адмирала по внесудебному решению Временного совета управления Приозёрья, а случилось это в нескольких километрах выше по течению – напротив городской тюрьмы. Как бы там ни было, но с точки зрения практической магии место на косе особенное, таких мест в городе от силы шесть-семь: сходятся тут на стыке стихий и гасят друг друга несколько линий Силы. Неудивительно, что Архипыч назначил встречу именно в такой вот аномальной точке. Как известно, никакие приёмы шпионского чародейства вблизи схождения линий Силы не действуют, и если уж где и можно спокойно, не опасаясь чужих ушей, делится друг с другом самыми сокровенными тайнами, так это именно здесь.
Когда я подъехал к мосту, перекинутому через Ухашовку в районе оптового рынка "Фарт", полковник уже ждал меня. Он стоял на середине косы у самого берега в бессменной своей потёртой кожанке и, заложив руги за спину, смотрел туда, где нависали над грузовым портом высоченные краны. Ночь в застенках на старом вояке никак не отразилась, во всяком случае, внешне он выглядел как обычно. Однако, крепко пожав протянутую руку, я хотя и в несколько шутливом ключе, но всё-таки поинтересовался:
– Как оно, Серёга, в целом? Спички, надеюсь, под ногти не загоняли? На дыбе не подвешивали? На кол не сажали?
– Обошлось, – ответил он без тени улыбки. После чего бросил короткий взгляд на автостоянку возле придорожного кафе (именно там я оставил машину), и попросил: – Ты, Егор, пока перекури. Ладно? Сейчас Улома с Ахатовой подъедут, тогда и покалякаем о делах наших скорбных.
Уловив (прежде всего по его слегка отстранённой интонации), что ещё несколько минут хочется ему побыть в одиночестве, я согласился:
– Как скажешь.
После чего, дабы не выглядеть безъязыким паяцем при изгнанном короле-отце, пошёл дальше вдоль по косе. И, добравшись до самого её окончания, постоял какое-то время на мыску.
Широкая и холодная несла с уверенным спокойствием свои воды Река к северным морям. У противоположного, голого, местами заваленного кругляком берега темнели длинные баржи с глянцевитым антрацитом. Возле застроенного дачными халупами острова Комсомольский покачивались на волнах рыбацкие моторки. Боролся с течением на стремнине маленький белый катерок. И над всей этой живой, бурлящей ширью носились крикливые чайки да гулял полноправным хозяином порывистый знобкий норд-вест.
Ощутив в какой-то момент всем телом прохладную речную свежесть, я невольно поёжился, поднял воротник пиджака и, в надежде, что старый опер уже обдумал свою великую стратегическую думу, отправился восвояси. Проходя мимо креста, положил ладонь на вертикальный брус из лиственницы и попытался проверить всю эту мощную четырёхметровую конструкцию на прочность. Даже не шелохнулась.
– Основательно казачки сработали, – громко, так чтобы услышал молотобоец, прокомментировал я это обстоятельство. – С душой сработали.
– Что? – глянул Архипыч в мою сторону. А когда дошёл до него смысл моих слов, согласился. – Ну да, с душой.
Подойдя к нему ближе, я сказал в тему:
– Говорят, когда расстреливать вели, адмирал пытался звезду Полярную в небе разглядеть.
– Было дело, – кивнул кондотьер.
Я уставился на него с удивлением.
– Так говоришь, будто лично присутствовал при всём этом.
– Наблюдал.
Произнёс Архипыч это слово с такой обыденной невозмутимостью и при этом вложил в него столько веса, что стало ясно: на самом деле видел расстрел своими собственными глазами. И не успел я на это ошеломляющее заявление не то чтобы достойно, а хоть как-то отреагировать, как начал он, глядя куда-то мимо меня, делиться подробностями:
– Помню, Егор, мороз в ту ночь стоял крепкий. Жуткий мороз, просто жутчайший. Потому и не стали его загород везти. Из тюрьмы вывели и сразу через дорогу, к реке конвоировали… Пятьдесят метров там всего от ворот, сто шагов. А он достойно себя вёл, ничего не скажу. Очень достойно. Молчал всё время. У проруби велели встать на колени. Слова не сказав, бросил шинель на лёд, приклонил. Молиться не молился, а вот на небо… Действительно шарил взглядом, выискивал звезду. А этих семеро было. Конвойных. Не солдаты, нет. Так, работяги деповские. Как себя вести, толком и не знали. Понимали, что момент особенный, а… Не знали, короче. Старшой среди них был, озлобленный какой-то, нервный, вот он и говорит: "А давайте так шлёпнем, чего церемонии разводить?" Наганы приставили к затылку, ну и… Трое зажмурились от страха. А потом… У одного карабин был, он наледь прикладом в проруби разбил, шугу разогнал, туда тело и сбросили. Сбросили и быстрей-быстрей назад, в тепло, отписывать протокол.
Архипыч умолк, но по-прежнему продолжал задумчиво глядеть мимо меня в никуда. Разбередил. Нахлынуло. Бывает.
Выразив продолжительным молчанием своё скорбное отношение к его печальному рассказу, я поинтересовался:
– Слышал, будто прорубь была вырублена в виде креста крещенского. Врут?
– Врут, конечно, – с некоторым замедлением, будто сквозь невидимую преграду ко мне пробившись, ответил Архипыч. А ответив, уже пояснил: – Самой обычной была. Без символических вычур. Там таких дыр, помнится… Полным-полно. Все ж бабы слободские стирать на реку ходили. Да и просто за водой.
– Скажи, а желания не возникло вмешаться? – после небольшого раздумья спросил я. – Не захотелось спасти?
Архипыч решительно мотнул седой головой:
– Нет, не тот случай, Егор. При всех замечательных его качествах был адмирал человеком, мягко говоря, неоднозначным. И к тому времени мрака в его душе было гораздо больше, чем света. Впрочем, иначе и быть не могло. Обладая незаурядным, однако лишённым воображения умом, не мог он умозрительно чужую боль представить, а без этого… Согласись, Егор, нет ничего страшнее идейного человека, лишённого способности к абстрактному состраданию. Помнишь, сколько блестящие офицеры, эти кавалеры салонные, деревенек окрестных при полном его попустительстве, если не с одобрения сожгли? А сколько народу вырезали, помнишь?
