Едва замерли струны, Хин с надеждой посмотрел на уана.
— Значит, бас? — холодно спросил тот.
Стремительно подплыл к скрижалям, отыскал среди них одну, звеня металлом, и передал её лятхам.
— Я думал, вы споёте дуэтом, — удивился Синкопа, взглянув на ноты.
Келеф метнул в его сторону гневный и, к удивлению юного Одезри, обвиняющий взгляд. Паук счёл за благо молча взмахнуть лапами.
Лятхи заиграли вступление. Сил'ан встал к ним спиной, он смотрел прямо на Хина и сквозь него, словно был один и видел неведомые дали за танцем свечей. Юноше хотелось прикоснуться к тёплому свету встревоженных глаз, узнать то же, что открывалось им. Непроизвольно, он сделал шаг вперёд, и тогда, останавливая его, отталкивая, с небывалым напором грозы, разрывающей преграду меж землёй и небесами, зазвучали слова[32] на глухом, несомненно человечьем языке. «Нет огня?» — Хин даже не смог удивиться. Если бы руки Сил'ан сомкнулись на его горле — он и тогда стоял бы недвижно и лишь тянулся вслед за каждым звуком, оглушённый силой чувственного порыва.
Треск свечей показался пронзительно резким, голоса стражников за окном — словно из другого мира. Лятхи замерли, боясь шевелиться. Келеф всё смотрел на Хина и тяжело дышал. Потом, опомнившись, прижал руку к губам и быстро выплыл из залы.
— Синкопа, — многозначительно позвал Хин, оборачиваясь к пауку.
Тот подобрал лапы, приготовившись к выволочке, но продолжить юноша не успел — лятхи, очнувшись от наваждения, подвижной пушисто-чешуйчатой массой облепили подставку, на которой сидел паук, и радостно зашумели, затараторили, перебивая друг друга:
— Ты слышал?!
— Раньше он так никогда!
— Молодец! И как ты всё придумал?
Хин с трудом протиснулся между довольными тварями.
— Подождите немного, — попросил он. — Синкопа, один вопрос, но я жду честного ответа. Ты знал, что мне нужно петь, или только предполагал?
Лятхи озадаченно перевели взгляды с человека на своего собрата.
— Кхм, второе, — признался тот. — Но ведь всё прошло не так уж плохо? — под возмущённым взглядом юноши, он шаркнул мохнатой лапой, и чешуйчатые злодеи тотчас попытались за ним повторить. — Тогда разыщи его и объясни на словах, чего мы хотели.
Хин нахмурился:
— Помнится, с разговора я и хотел начать. А сейчас его лучше оставить в покое.
— Нет, — уверенно возразил паук. — Поверь, — добавил он, видя сомнение в глазах человека, — это один из немногих фактов, которые я знаю о Сил'ан. Их нельзя оставлять в покое.
В комнате уана никто не отозвался, зато дверь кабинета отворилась в ответ на стук. Юноша удивлённо заглянул внутрь, не переступая порога.
— Хин, сколько можно меня отвлекать? — поинтересовался Келеф, не поднимая взгляда от каких-то диковинных чёрных рисунков на листах пергамента.
Юный Одезри вошёл, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.
— Чувствую себя дураком, — признался он.
— Почему?
Юноша невольно усмехнулся:
— Сам посуди — что бы я ни делал, всё выходит глупо и неудачно. То же «похищение» — неловко вспоминать.
Келеф искоса взглянул на него:
— И чего ты от меня хочешь?
Хин встряхнул головой:
— Перестань так со мной разговаривать! — раздражённо потребовал он.
Дитя Океана и Лун улыбчиво прищурилось:
— Замечательно, — сообщило оно. — Убирайся.
Юноша выставил перед собой ладони, будто защищаясь:
— Подожди, я не думал приказывать. (Келеф отложил чертежи, поднялся с пола и с угрожающим видом поплыл к нему.) Боги! Мне показалось, ты страдаешь. Глупо, знаю, но я хотел…
Сил'ан остановился, не сводя с человека пристального взгляда. Хин вздохнул и, переборов жгучее чувства стыда, признался:
— Я хотел утешить.
Келеф всё так же молча смотрел на него, юноша внутренне подобрался, готовясь к чему-то ужасному, и не сразу узнал серебристые звуки — уан смеялся, сначала тихо, потом откинул голову, и смех перешёл в безудержный хохот.
Юный Одезри нахмурился, он никогда ещё не видел, чтобы правитель так веселился. Тот отплыл в сторону и сполз по стене, закрыв лицо рукой.
— Значит, я не только дурак, но и посмешище, — сказал Хин сам себе.
Оранжевые глаза улыбались, Келеф покачал головой:
— Теперь я понимаю: это в самом деле ты, юный герой. Но, воистину… — он не закончил фразу и тихо хихикнул.
— Что смешного-то? — хмуро поинтересовался юноша.
— Такое взрослое признание!
Хин присел на корточки:
— Но я и есть взрослый, — серьёзно сказал он. — Правда. Для человека — уже вполне.
Келеф уставился на него как на опасную диковинку.
— Через шесть лет мне будет столько же, сколько было моей матери, когда ты впервые её увидел, — продолжил юноша. — А в моём возрасте она приехала сюда. Я не шучу.
— Хм, — был невразумительный ответ.
— Тебе это не нравится?
Сил'ан неуютно повёл плечами:
— Ты не можешь быть взрослым, — сказал он, наконец.
Хин вздохнул:
— Почему? (Уан молчал.) Тогда давай так: хочешь считать меня ребёнком? Я не против, только не обращайся как с незнакомцем.
Келеф прищурился, о чём-то напряжённо размышляя. Юноша напрасно ждал, что он заговорит, и, в конце концов, сам нарушил тишину:
— Извини за пение. Мне следовало лучше расспросить Синкопу, прежде чем соглашаться.
Уан тепло усмехнулся:
— Такой же, как все люди, — он помолчал, потом прямо взглянул на Хина. — Я всегда хотел петь басом.
Юноша удивлённо поднял брови:
— Зачем?
В оранжевых глазах появилась грусть:
— Необъяснимо. Тенор кажется мне слабым и жалким. Бас — совсем другое дело, это сила и уверенность, голос Океана. Он ведёт, а тенор в дуэтах вынужден виться вокруг него. Ты не можешь, не должен быть сильнее меня.
— Но дуэт — не сражение.
— Для людей, — заметил Сил'ан и, отвернувшись, снова уткнулся в листы пергамента.
Хин скрыл улыбку ладонью:
— Значит, ты не хочешь со мной петь, потому что завидуешь?
— Нет, — холодно ответил Келеф. — Я открою сокровенное, а ты что дашь мне взамен? Ничего, лишь насытишь свой праздный интерес. И не настаивай — ты ведь даже не понимаешь, о чём просишь.
Все собравшиеся под сенью гибких молодых деревьев с нежными восковыми синими листьями, белёсыми и опушёнными тонкими волосками с изнанки, зачем-то произнесли один за другим: «Клянусь Лунами».
— Тебе не нужно, — остановил уан юношу.
— Что он тут делает? — тотчас осведомился Орур, скрестив руки на груди. Их загорелая тёмная кожа и напряжённые мускулы под ней эффектно сочетались с белизной одежды, изнеженным изяществом плиссировок.
