радость.
Гельт выпросил себе нож, Пэйт и его купил. А вот новые сапоги балаганщика буквально вынудило взять его семейство. Пэйт-то считал, что и его еще вполне себе добротные. Но потом уступил. И теперь сидел довольный, то и дело косясь на свои ноги, что в кои веки красовались не в самошитой обуви, а в сделанной сапожником. Ох и хороши сапоги…
Вот так и пылил по дроге маленький балаган. На душе у вельдов было светло и спокойно. Скоро ярмарка! Танцы, игры, жареные на углях ягнята, молодое вино и сватовство. Пэйт уже не переживал за близняшек, знал: с таким приданым девки-трещотки мужей ещё и выбрать смогут. Не за каждой вельдинкой дает семья кибитку со всем скарбом. Таких невест поди поищи. А значит, скоро прирастет балаганчик двумя смышлеными парнями, а там и ребятишки пойдут…
Когда же Пэйту настанет срок лечь под неприметный холмик на обочине дороги, то и внучки-трещотки, и Гельт, и кособокая Эгда не останутся без крыши над головой и куска хлеба. Вот так на старости лет встал Пэйт на ноги, вырвался из нищеты и нужды. От этих мыслей балаганщик совсем разомлел.
Нынешний день выдался солнечный, но не знойный, легкий ветерок сдувал пыль и гнуса, ехать было одно удовольствие. Пэйт радовался хорошей погоде и гладкой дороге. Но путника он опять проглядел. Тот снова возник будто из ниоткуда — статный, высокий, в дорогих одеждах… К такому обращаться только с поклоном и величать не иначе как господином. Правда, волосы его были коротки, словно у раба, однако два меча на перевязях все-таки давали понять: это именно господин.
— Теперь-то подвезешь меня, почтенный? — широко улыбнулся Сингур балаганщику.
Тот натянул поводья и с удивлением разглядывал своего странного знакомого. Гельт и Эгда, выглянувшие из-за спины Пэйта, так и ахнули. А Алесса с Хлоей в кои-то веки замолчали.
— Отчего же нет, уважаемый, — тоже улыбнулся старик.
Это уж потом он запоздало подумал, что, может, следовало спрыгнуть на землю, поклониться этому новому Сингуру и назвать его господином. А сначала-то не сообразил.
Но новый Сингур, похоже, не собирался оскорбляться.
— Далеко тебе? — уточнил балаганщик.
— Не очень, — ответил попутчик. — Вон туда, — и указал рукой вперёд, где у обочины стояло, раскинув тенистую крону, старое дерево.
— Туда так туда, — кивнул Пэйт, а потом покосился на собеседника и осторожно спросил: — А где же сестра твоя?
Лёгкая тень мимолетной грусти набежала на лицо попутчика:
— Готовится к свадьбе.
— К свадьбе? — удивился старик. — Свадьба — это хорошо! А как недуг её? Помогут лекари храма?
— Ей намного лучше, — сказал Сингур. — Намного. Переживать больше не о чем. Теперь всё будет хорошо.
— Дай боги ей счастья, — вздохнула из кибитки Эгда. — Хорошая девочка. Она всё так же вышивает?
— Да, — кивнул брат. — Сейчас вот взялась за покрывало с красными маками.
— О… — протянула женщина восхищённо. — Ее работу мы бережно храним, так и передай.
— Обязательно, — улыбнулся Сингур. — Её это порадует.
— А тебя нанял Храм? — осторожно спросил Пэйт, кивая на мечи собеседника.
— Можно и так сказать, — ответил он.
— Значит, всё хорошо? — улыбнулся балаганщик, радуясь, что у кого-то еще тоже всё наладилось.
— Да, всё хорошо, — кивнул собеседник. — Всё настолько хорошо, насколько это возможно. Именно поэтому я и отыскал тебя.
Он снял с дорогого расшитого пояса тяжёлый кошель:
— Пусть у тебя, Пэйт, тоже всё будет хорошо. Спасибо тебе за помощь и удачу, которую принесла наша встреча. Не поминай лихом.
Пока старик изумленно хлопал глазами, глядя на кошель, пока все его семейство с удивлением рассматривало неожиданный дар, Сингур исчез. Словно и не было его. Исчез ровно тогда, когда кибитка балаганщика достигла старого дерева у обочины.
И Пэйт, и Эгда, и Гельт с близняшками решили бы, что всё это им почудилось, однако тяжёлый кошель, туго набитый серебряными талгатами, никуда не делся.
* * *
Сингур, стоя в тени одинокого дерева, некоторое время смотрел вслед удаляющимся кибиткам, а затем мягко позвал Нелани. Он не был уверен, что она услышит: всё-таки Миль-Канас находился в нескольких днях пути, а шианка ещё только училась управлять своим мерцанием. Но уже через миг он ощутил её присутствие, увидел, где она появится. Далековато… Но он и сам в первый раз вышел слишком далеко от Пэйта: плохо его чувствовал с такого расстояния, оттого и точность подвела. Поэтому Сингур осторожно подтянул к себе пространство, через которое должна была выйти Нелани. И уже через несколько счетов она возникла рядом, радостно смеясь:
— Получилось! У меня тоже получилось!!!
— Иначе и быть не могло, — улыбнулся Сингур.
Нелани обняла его за шею и заглянула в глаза:
— Я рада, что больше нет боль, — сказала она.
— Нет боли, — привычно поправил собеседник.
— Да, нет боли. Рада, что ты стал собой. И что черный фимиам больше не нужен.
Он усмехнулся:
— Вот тут ты ошибаешься, Тихая Вода. Чёрный фимиам мне по-прежнему нужен.
Ее лицо испуганно вытянулось, но Сингур притянул женщину к себе и негромко закончил:
— Ты — мой чёрный фимиам, Нелани.
Это утро было таким же, как любое другое утро в Миаджане.
Незадолго до рассвета прошел дождь. От потоков воды защитили широкие листья навеса, но шум разбудил Джеро.
Он уже привычно обновил отпугивающие кольца вокруг деревьев, на которых обустроил настил для сна, и с удовлетворением послушал, как сыплются вниз болотные твари, что всю ночь пытались добраться по стволам до сладкого человеческого мяса. Лишь после этого обитатель чащобы неспешно спустился и вытащил из воды ловушку, в которую за ночь попалась слепая белёсая рыба. Гибкое жирное тело лоснилось, а ротовой щуп бесполезно пытался нашарить обидчика. Джеро уже знал: если этот щуп коснется незащищенной кожи и присосется, оторвать его можно будет только с куском плоти. Заживать будет очень долго.
Но он научился убивать рыбу, подсовывая ей палку и быстро-быстро наматывая на нее ядовитый рыбий язык. А потом так же быстро отрубал голову и швырял обратно в воду. Толстое белое тело еще несколько минут колотилось, а затем затихало. После этого Джеро запекал свою добычу на слабом-слабом мерцании.
Первые дни, оказавшись во влажных зарослях, он не мог понять: что же его мучит, мешает спать, изводит? Лишь когда перед глазами всё стало мутиться, он вспомнил. Голод. Вот что это было такое. Голод, которого он не знал много веков. Чувство, чуждое жрецу Великой Пирамиды.
Так Джеро понял, что стал человеком. Почти стал. Потом он постепенно вспомнил свое имя и
