А ведь…
Да, это вариант.
Я даже не замечал, что иногда мыслю вслух. Здорово накрыло. Татлос и Норп уставились на меня не без опаски и помалкивали.
Или я очень умен, или полный идиот — не уверен в ответе.
Присев, погладил шелковистые волосы Нью. Ей, наверное, было очень больно, но среди женщин бывают те еще загадки: никогда не знаешь, о чем они сейчас думают.
Вот и Нью не погрузилась в себя, а произнесла неожиданное:
— Дан, извини.
— Почему ты все время извиняешься?
— Я не осталась в деревне. Пошла со всеми. Я думала, что так будет лучше. Не знаю, о чем вообще тогда думала. Я боялась за тебя. Очень глупо получилось.
— Не бойся. Ничего не бойся. За меня тем более. Полежи, за тобой присмотрят. Терпи. Я ненадолго уйду.
— Куда?
— Принесу лекарство, которое тебя вылечит.
— Какое?! Что ты задумал?! Дан, я все слышала! Ни ходи никуда!
— Раз ты все слышала, то знаешь, что если ничего не делать, то ты умрешь.
— Я и так умру.
— Нет. Средство есть.
— Ты же слышал: не найти такого средства. Не ходи в холмы.
— В холмы? Даже не собирался.
— Тогда что ты задумал?
— Сказал же: принесу лекарство.
— Да не нужно мне твое лекарство!
— Не горячись, тебе вредно волноваться. И не решай за всех. Ты не только за себя в ответе, но и за Белоснежку. Ведь не хочешь ее смерти?
— Нет. Но ты же о ней позаботишься?
— Нет, Нью. Птица умирает вместе со своим стражем.
— Ты не можешь этого знать.
— Но знаю. Я однажды нашел стража. Его звали Буонис. Птица осталась с ним. Перья и несколько косточек.
— Дан…
— Молчи. Не надо ничего говорить. Лежи здесь. Обязательно меня дождись.
Склонившись, я коротко поцеловал девушку, резко поднялся, зашагал в сторону моря, на ходу приказав:
— Татлос, Нью не трогать, не переносить и не перевозить. Не надо пробовать ее вылечить, просто прижимайте повязки к ране. И навес над ней сделайте из паруса, а то солнце вот-вот припекать начнет.
— А ты куда собрался?
Как бы не слыша, я продолжал:
— Мне нужно два человека. Норп и Лотто, вы тоже со мной, привык я к вам.
— Так куда ты собрался, страж? И надолго?
— Нет. Я быстро. Возьму черное сердце — и назад.
Белоснежка, прежде не позволявшая посторонним даже пальцем себя тронуть, прекратила плакать в вышине, спикировала, ловко приземлилась на плечо, целеустремленно уставилась на море, параллельно моему взгляду.
Умная птица. Все поняла.
— Дан, неужто тебе так недорога жизнь? — продолжал свою заунывную песню Норп.
Никак не может успокоиться. Вчерашний невольник, похоже, привязался ко мне или планы великие строил насчет будущего, а тут я, его потенциальный сюзерен и благодетель, иду на явное, по его мнению, самоубийство. Ишь как разволновался. Пусть лучше пример с Лотто берет. Тот ни слова не произнес, с самым невозмутимым видом ворочает веслом, будто на лодочную прогулку вышел, а не на такое дело. Два иридианина, последние члены экипажа лодки, тоже тихо себя ведут. Правда, шепчут что-то непрерывно себе под нос. Похоже, молятся. Но, может, им положено в такое время молиться. Их ересь молодая, не обзавелась еще общепринятыми догмами, так что обычаи их общины могут отличаться от той, где заправляет Конфидус. У него работать предпочитали по утрам, а не поклоны в церкви отбивать.
— Норп, ты же знаешь, что без черного сердца Нью не выкарабкается. Черное сердце встречается в сильных тварях. Или ты считаешь, что тварь, которую я сейчас пойду искать, недостаточно сильная?
— Я так считаю?! Да кто тебе такое сказал!? Это не просто сильная тварь: все, кто ее видел, становились ее рабами! Страшнее трудно вообразить! Столько героев погубила!
— Ты ее видел, и Лотто, и я. И мы не стали рабами.
— Когда это мы ее видели?!
— Когда баркас забирали. Помнишь, она вышла из зарослей.
— Не знаю. Я не стал оборачиваться. На нее нельзя смотреть — про это каждый знает.
— Но я смотрел — и не стал при этом ее рабом.
— А как сойдешь на берег, так непременно станешь! Зря ты на нее тогда взглянул: она тебя теперь притягивает. Манит. Сам к ней идешь.
— Я бы не пошел, не выстрели этот жирный боров в Нью.
— Твоя Нью умрет, и ты тоже, если не развернемся.
— Я не дам Нью умереть. Достану черное сердце.
— Да ты вконец спятил!
— Возможно… Знаешь, Норп… У меня была девушка. Здесь. В этом мире. Впрочем, тебе этого не понять…
— Про девок я все понимаю, у самого бывали, чай не скопец. А про мир что сказал? Я не понял?
— Не суть важно… Той девушки я не спас. Не смог. Был в другом месте. А эту спасу. Я должен. Я за нее в ответе. Она ведь беспомощнее котенка. Да и нет здесь никого дороже нее. Для меня дороже. Тебе не понять.
— Чего тут непонятного? Приклеился к юбке, такое с каждым случиться может. Пусть она тебе и по душе, пусть сильно нравится, но такого она не стоит.
— Стоит, Норп, стоит…
Иридиане синхронно бросили весла. Лотто, тоже перестав грести, впервые за все плавание раскрыл рот:
— Вас паралич разбил?!
— Здесь мелко уже… — тихо произнес один иридианин.
— И что?!
— Можно до берега дойти, воды по пояс… — пробормотал второй.
— Да у вас девки храбрее, чем вы!
Лотто остервенело заработал веслами, компенсируя падение скорости.
— Не надо. Ждите меня здесь.
— А можно мы чуть дальше отойдем? — пряча глаза, попросил один из иридиан.
— Можно.
Воды и правда было почти по пояс. Бредя к берегу, я спросил Белоснежку:
— Тварь рядом?
— Нет.
Вот когда им очень надо, эти птицы умеют отвечать коротко и по существу. Жаль, конечно, что лишь в исключительных ситуациях это проявляется, все остальное время приходится выуживать капли полезной информации из моря чепухи.
Остров встретил меня какой-то подчеркнуто зловещей тишиной. Птички если и пели, то где-то вдалеке и как-то скупо, будто за каждый «чирик» им приходилось платить золотом, кузнечики, несмотря на солнечное утро, трещали неохотно, ветер хоть и задувал, но листвой не шелестел.
Напряжение в природе меня не удивляло. Где-то здесь, среди зарослей кустов с подсыхающей листвой и кривых деревьев, бродит Вдова Лодочника. Одна из самых загадочных тварей немалого пантеона погани. О ней ничего толком не известно. Всеобщее мнение: держаться от нее следует как можно дальше. Остров, на котором или хотя бы рядом с которым ее увидели, обзаводится предупреждающей пометкой на карте, и ни один мореход, пусть даже самый отмороженный, ни за какие сокровища к нему не приблизится.
