Ноори фыркнула.
– Я знала, что ты закончишь именно этим.
– Неужели того Мастера Серрин, что я знал, больше нет?
– Не надо меня покупать, – последовал строгий ответ. – Я не люблю Мудрых, считаю, что они совершают ошибку, но…
– Другого шанса не будет.
Плечи ноори упали, она низко опустила голову.
– Всё это бесполезно…
– Если Гниль заливает этот мир и ничего уже нельзя изменить – какая разница, поможете вы нам сейчас, Мастер, или нет?
Ноори долго молчала. А потом вдруг махнула тонкой рукой, высохшей, словно птичья лапка:
– Ступайте. Прямо туда. Повернувшись ко мне спиной и не оглядываясь. Ни за что не оглядывайтесь, понятно? Что бы ни услышали, кто бы вас ни звал. Идите.
Тёрн открыл было рот, но Алиедора потащила его за собой, словно младшего братишку.
Что-то подсказывало ей, что ноори не любят долгих прощаний.
* * *
Это была Тень, это была Тьма. Это был куб кора Дарбе, это были подземелья Гильдии – всё вместе.
И крик, дикий вопль боли, раздавшийся у них за плечами, был её, Алиедоры, криком, когда на неё обрушивался бич в руках трёхглазого Метхли.
Дорога, которой они шли, оказалась короткой. Тьма отхлынула, и в тот же миг крик за их спинами оборвался.
* * *
– Где мы, Тёрн?
– Почти на месте. Там, где уже были. До башни Затмений – рукой подать.
Вверх, в горы, их вели едва заметные звериные тропы. Потом кончились и они. Надвинулась сплошная стена низкого, мелкого горного леса, узколистного, обильно уснащённого шипами.
– И как тут пробираться? – недоумевала Алиедора, глядя на непроходимые заросли. – Тут и мышь не проскочит!
Вместо ответа дхусс обеими руками взялся за корявый ствол низкорослого деревца, так непохожего на остальное, что росло на смарагдских равнинах. Что-то в этой непохожести крылось важное… очень важное, но Алиедора никак не могла уловить, что.
Она не успела крикнуть: «Зачем, ты что, следы ведь оставишь!» Магия Беззвучной Арфы вступила в дело, и ощетинившийся иглами лес послушался, раздался в стороны, со скрипом и почти человеческим оханьем открывая узкую тропку.
– Прошу.
– Мудрые меня, конечно, услышали, – сказал он, не оборачиваясь. – Но теперь уже не важно. Мы почти у цели, как ты понимаешь.
– Ничего я не понимаю!
– Не злись. Пожалуйста.
– Я не злюсь… – Алиедора и в самом деле не злилась. За спиной, за тёмной дорогой, открытой для них последней из Мастеров Теней, прятались ужас и смерть. Она чувствовала их, и они жгли душу. – Просто не знаю, разумно ли это сейчас. Мудрые…
– А ты знаешь их лучше меня? Не злись, – повторил он. – Сбереги силы. Они тебе понадобятся там, в башне.
– Неплохо было б услышать о ней хоть что-нибудь…
– Ничего о ней не услышать, в том-то и дело. Потому-то здесь и не справится никто, кроме истинной Гончей.
– Грубо льстишь?
– Ни в коей мере. Я знаю теперь, на что способна лучшая Гончая Некрополиса. Если кто-то и может совладать с Мудрыми в их собственной цитадели, так только ты.
– Спасибо на добром слове, – буркнула Алиедора, стараясь ступать след в след за дхуссом. – Только как же это возможно, если я и в глаза эту проклятую башню не видела, будь она неладна?
– Мало кто видел её в глаза, кроме Мудрых, а ещё меньше горели желанием об этом рассказывать, – не поворачиваясь, бросил дхусс. – Ничего к тому, что уже рассказывал тебе, мне не добавить. Кто-то утверждал, что там ни окон, ни дверей, а кто-то – наоборот. Нам предстоит узнать всё самим.
– Спасибо за ободрение, – проворчала Алиедора. – Значит, я полезу в эту самую башню, а ты?
– А я сделаю так, чтобы Мудрые не смогли захлопнуть западню.
– Западню? Какую западню?
– Весь Смарагд, Алиедора, одна большая ловушка. Внутри – множество капканов поменьше. Башня в этом смысле ничем не отличается.
– Как же всё-таки ты умеешь сказать что-то такое, возвеселяющее душу перед дракой.
За их спинами тропа быстро смыкалась, словно тут никогда и не было никакого прохода.
– Согласен, что в подмётки не гожусь тут Мастерам Смерти, – усмехнулся дхусс.
– Я иду внутрь. Ты где будешь?
– Перед самой башней. Если дело пойдёт скверно, присоединюсь к тебе. Но это вряд ли.
– Как мы туда попадём? Сказать не хочешь?
– Неужто не догадалась? – пожал он плечами. – Выйдем к башне и скажем, что сдаёмся.
– Дхусс – и опустится до столь постыдной лжи? – поддела Алиедора.
– Зачем же «лжи»? Я и в самом деле сдамся. Мне нужно, чтобы Мудрые выслушали всё, что я хочу и обязан им сказать. А ты послужишь тому надёжной порукой.
– И это всё?
– Всё, Алиедора. Если бы я мог сказать, что именно ждёт тебя внутри башни, – будь уверена, расписал бы до последней мелочи. А так… – Он развёл руками.
На сей раз доньята промолчала. Без толку взывать и доказывать. Дхусс решил – дхусс сделает. Решил, что неведомую ношу потащит один – вот и тащит. Не уступит ни в чём. И не поделится.
Началась долгая дорога в горы. Конечно, по сравнению с Реарскими громадами эти тянули самое большее на крутые холмы, но заросли от этого не становились менее густыми, а исправно выраставшие на пути скалистые склоны – менее отвесными.
Солнце опускалось, ночь спешила расправить крылья. На равнинах то тут, то там, стали загораться огоньки. Смарагд жил широко, здесь не жалели… того, что горело у них в необычно ярких фонарях, разгоняющих мрак. Что именно они жгли, Алиедора не знала, но явно не обычное масло, как на улицах Меодора или Симэ в те далёкие, почти сказочные времена – ещё до войны.
Пришёл сон, на удивление глубокий и покойный. Несмотря на гостей, что явились в нём доньяте.
А гости оказались как на подбор: муженёк Байгли, лицо перекошено, толстые щёки мотаются туда-сюда, в руке – розги; старый сенор Деррано, сухой пень, словно обросший корой; громила из «Побитой собаки»; трёхглазый Метхли; кор Дарбе. Напоследок вообще явился Дракон Великий и Величайший: не белый, а какой-то мутный, гнилостно-белёсый, словно подвальная плесень; в самом же хвосте пожаловала Гниль.
Вернее, пожаловала та самая девочка Мелли, о которой столько говорил дхусс, но Алиедора отчего-то без малейших сомнений знала, что перед нею сама Гниль.
Остальные пытались что-то сказать, что именно – доньята не запомнила. Мелли же просто стояла и молчала, глядя прямо в глаза Алиедоре. Глядела и улыбалась жуткой улыбкой, когда чёрный рот растягивается до самых ушей, показывая частокол мелких рыбьих зубов.
– Отказалась от меня? Отреклась? – бросила она, прежде чем рассыпаться живой грудой мигом расползшихся во все стороны многоножек. – Зря, – почудилось Гончей в их шорохе, в суетливом и судорожном движении.
