Ее лицо казалось особенно белым и нежным среди мягкой зеленой травы; оно лучилось изнутри тонким теплым светом, и трава мягко колебалась в лад ее спокойному глубокому дыханию. Казалось, весь мир спит вместе с ней и видит те же прекрасные сны. Цветы ласково склонялись головками к ее лицу, шептали что-то. Огнеяр прислушался. Трава пела, и сама земля осторожно выдыхала слова песни, убаюкивающей внучку в ее нерушимом, животворящем сне, накопляющем силы для будущего расцвета:
Баю-бай, Лелюшка, дитятко,
У нас у Лелюшки по локоть руки в золоте,
У нас у Лелюшки по колен ноги в серебре,
Во лбу солнце, в затылке месяц…
А лицом ты, девица, будто белый снег,
А румяна, девица, будто маков цвет…
Огнеяр осторожно погладил светлую косу девушки, лежащую в траве. Можно не так осторожничать, ему ее теперь не разбудить никакими силами. Он мог лишь усыпить ее своим поцелуем, как Велес на долгий «зимний полукол» усыпляет плененную Лелю. Коса на ощупь была теплой, мягкой, шелковистой, как едва распустившийся цветок, согретый солнечным лучом. Она и там, в Чуроборе, понравилась ему, а сейчас, освещенная внутренним светом юного солнца, казалась так прекрасна, что хотелось вечно сидеть возле нее и не сводить с нее глаз. Проклятая доля Велеса: с тех пор как стоит белый свет, он стремится к этому образу юной красоты и теплой жизненной силы, бьется за нее, напрягает все силы, уносит ее к себе, жадно хватает в объятия – и теряет ее, скованную и усыпленную его мертвящим духом. Она жива и прекрасна лишь вдали от него, а он обречен на вечные муки – закон мироздания дарит ему власть над ней на половину всего годового круга, томит, мучает и дразнит призраком сбывшейся мечты, но любовь ее недоступна ему, своим прикосновением убивающему все то, что его в ней привлекает. И этим жестоким противоречием поддерживается Мировой Порядок, основанный на движении сил, на равновесии влечения и отталкивания. Этим он вечно обновляется, как вода в реках, как кровь в жилах, и этим ежегодно омолаживается древняя и юная Земля-Мать.
– Ладно, налюбовался! – проскрипел знакомый голос. Огнеяр поднял голову: Вела снова была здесь, сидела на своем валуне, с обычной ехидной неприязнью глядя на своего земного «пасынка». – Пора и честь знать.
Она резко взмахнула рукавами, и с высоты пал холодный резкий ветер. Огнеяр, хоть и был нечувствителен к холоду, содрогнулся: вокруг потемнело, небо стало совсем черным, зато туманные облака, парившие между землей и небом, разом окрепли, налились плотным белесым цветом, и их отвесные склоны заблестели тусклым ледяным блеском. Это были Ледяные горы, и с вершины их дул этот самый ветер. Где-то там, на невидимой вершине под самым сводом мира, сидела старая Зимерзла и трясла рукавами своей шубы.
В воздухе закружились снежинки. Рука девушки, которую держал в своей ладони Огнеяр, тоже похолодела. Но так и должно быть: это ее суть – трепет между теплом и холодом, мост от снегов к цветам.
Высокие горы из тускло сверкающего льда сомкнули склоны, тесно обступили со всех сторон маленькую полянку с двумя источниками. Только там, где лежала спящая девушка, сохранялся живой кусочек цветущего луга; среди голого холодного камня Весна лежала на траве, и те же цветы заботливо склоняли голубые и розовые головки к ее лицу – такому же светлому, нежному, спокойно-прекрасному. Огнеяр наклонился к ее лицу и прислушался: ее дыхание стало еще глубже и медленнее. Чем холоднее становится вокруг, тем крепче ее сон.
– Нечего тебе больше с ней сидеть, – продолжала Вела. – Ты, сынок, усыпил ее и свое дело сделал. Разбудит ее теперь другой – вот тогда годовое колесо завертится.
– Какой – другой? – Огнеяр глянул на нее. Он терпеть не мог, когда Мать Засух называла его сынком, но сейчас приходилось терпеть ради более важного. – Сын Перуна?
– А то кто же?
– Где он? – Огнеяр нетерпеливо вскочил на ноги. – Где его найти? Ты знаешь, старая, так скажи! Я его найду!
– Не-ет, сынок! – злорадно протянула Вела и с довольным видом потерла свои сухие костлявые руки. – Сиди, куда вскочил! Ты свое отбегал, теперь тебе сидеть! Знаешь, как девки поют:
На скамейке сижу,
Долги нитки вожу;
Еще посижу!
Еще повожу!
– Ты что, с ума рехнулась? – гневно и досадливо крикнул Огнеяр. – Тоже мне, посиделки нашла!
– А чем не посиделки! – Вела хихикала: чем больше злился Огнеяр, тем веселее становилось ей. – Будем с тобой теперь вдвоем сидеть – вот и посиделки! Искать его тебе не надо! Отродяся такого не бывало, чтобы Велес Перуна искал! Сам Перун Велеса ищет и на бой зовет, испокон веков так было и впредь будет! Не ты его найдешь, а он тебя найдет!
– Он найдет, как же! – негодовал Огнеяр. – Да что он знает, мужик посадский! Его вон из дому-то в шею вытолкали, и то еле-еле. А если он десять лет сюда дорогу будет искать! На белом свете живой собаки не останется!
– Не нами устроено, не нам и переделывать! Сам Перун за Лелей придет, копьем молнии Ледяные горы разобьет, в белый свет ее выведет – вот тут и весна придет! А ты, сынок, здесь останешься, Лелю беречь, своего врага поджидать!
Фигура старухи росла на глазах, голос крепчал, и теперь ее густые спутанные волосы вились полуседым облаком где-то высоко-высоко, так что Огнеяр даже не видел ее лица.
– Выпусти меня, мать! – неистово просил и требовал Огнеяр, чувствуя, как исходящая от Велы сила опутывает его по рукам и ногам. – Не могу я здесь оставаться и до седых волос ждать! У меня в Чуроборе семья, племя все на мне!
– Не я держу – Земля держит! – хохотала откуда-то сверху Вела, и голос ее гремел почти как громовой раскат. – Алатырь держит, Гора Мировая! Хочешь белый свет спасти – о себе забудь! Велес Перуна не ищет! Перун сам находит дорогу к весне! Сам! Сам! Не бывать весне прежде зимы, а лету прежде весны! Лежит Весна на зеленой траве, на пестрой мураве! Сторожит ее Огненный Змей, а в нем жар кипучий, пламень палючий, огонь горючий! Заключен Змей на тридевять дверей, на тридевять замков!
Огнеяр застыл, руками прикрывая лицо от резкого ветра и летящего снега; за снежной круговертью он уже не видел Велы. А Мать Засух вдруг метнулась к одному из двух источников – к мертвому, с серой и мутной водой, зачерпнула какой-то странной чашей, скорее похожей на обколотое дно от большого горшка, и плеснула на Огнеяра.
Ледяная волна окатила его и сковала, сжала цепями. Цепи давили все сильнее, но изнутри бешено рвался наружу его врожденный жар и рвал оковы. Еще одно усилие – и цепи лопнули, скованная сила хлынула наружу неудержимым потоком. Она все лилась и лилась, стремительно нарастала и захватывала все пространство этого мира; Огнеяр ощущал себя огромным, как целый мир, поглотившим все и ставшим всем. Его сила смела пределы его собственного тела, вылилась в какой-то другой вид, потом подняла его, оторвала от земли и понесла куда-то, как ветер, целеустремленно и мощно, как летит копье, пущенное могучей рукой бога.
