По правде говоря, увидев ковры, любой евнух-управитель всплеснул бы руками от ужаса и ринулся бы распекать слуг: разве это ковры, вскричал бы он! Это бедствие из бедствий!
А поскольку шатер ставили, конечно, джунгары, то на ханское место поверх харасанских багрово-синих бесценных ковров они настелили белый войлок. Точнее, войлок этот когда-то был белым. Но лет десять назад немного поменял цвет.
Впрочем, степняков это не смущало.
Халифа тоже.
Поскольку свита разбежалась - или была увезена Тахиром, теперь уже не дознаться - аль-Мамун сам наливал себе в чашку воду, разбавленную вином. На разбавлении вином настоял Тарик - хотя чем ему не понравилась вода из местной речки, непонятно, в Тиджре она и вовсе гнилая на вкус и бурая, и ничего, люди пьют и нахваливают.
Кстати, поднос, на котором стояла чашка, вовсе не был полагающимся дворцовым покоям чеканным шараби. И кувшин не мог похвастаться званием высокого хрустального хурдази - простая глиняная посудина, даже с отбитым горлышком.
На грязноватом войлоке диковато смотрелась здоровенная шитая золотом зеленая подушка - видимо, джунгары поперли ее из какого-то дворца в аль-Хаджаре, позарившись на размер и длину бахромы.
На этой-то подушке аль-Мамун и сидел, напоминая самому себе купца из сказок "Тысячи и одной ночи": потерпел кораблекрушение и вот, разложив вокруг вещи и товары, что удалось выловить из воды среди обломков, подсчитывает убытки.
Утешало лишь то, что вазир барида выглядел более скверно. Ссадины на скулах ему промыли отваром ивовой коры, и они малость подсохли, но синевато-фиолетовую припухлость под глазом убрать не удалось - ее лишь припудрили бобовой мукой.
На Абу-аль-Хайре болтался кафтан - с чужого плеча, ибо рукава и полы явно рассчитывались на малорослого человека, и ибн Сакиб гляделся сущим школьником-переростком: словно мальчик вытянулся за лето, а мать по недосмотру не успела перешить отцовское платье.
- Какой злой ифрит надоумил тебя искать нас в этом проклятом крае? - морщась и перебирая новые четки, поинтересовался аль-Мамун. - Твое место - в столице, твой хлеб - известия для нас!
- О эмир верующих! - почтительно поклонился вазир. - Те четверо, что прибыли со мной, - единственные из служителей барида, что сохранили мне верность.
- Вот как... - пробормотал аль-Мамун, пытаясь не пустить растерянность на лицо.
- Глава тайной стражи столицы присягнул изменнику Ибрахиму аль-Махди, - тихо добавил Абу-аль-Хайр. - Я едва спасся от собственных агентов, о мой халиф. И решил искать тебя - чтобы узнать истину о твоем положении из первых рук.
- Ибрахим аль-Махди - такой же интриган, как я - зайядитский святой, - строго сказал аль-Мамун. - Кто стоит за моим дядей?
Вазир барида осторожно потрогал набухшее синим подглазье и ответил:
- Амириды.
- А им-то чего не хватало?! - взорвался аль-Мамун.
- В последний год все подряды на строительство и ремонт каналов ушли родственникам Великой госпожи, - монотонно отчитался ибн Сакиб. - На севере, о мой халиф, давно поговаривают: аш-Шарийа правят из Нишапура. В прошлом году на большом приеме главный вазир жаловался, что хорасанцы захватили власть в стране. Он напился, конечно, но сказал следующее: "Ради таких прибылей я готов стать огнепоклонником".
- Вот оно что, - пробормотал халиф. - Выходит, Раик ибн Фарух ибн Амир...
- ...предал при первой же возможности, - четко проговорил начальник тайной стражи. - Люди говорят, что канал Нахраван, что должен соединить Тиджр и каскад озер в холмах, имеет золотое дно. Подряд передали ибн Амиру, как только принц Ибрахим сел на престол халифов в Золотом дворце.
- Так, - отозвался аль-Мамун, нещадно пощипывая бородку.
- Но это не все известия, что я привез для эмира верующих, - тихо проговорил Абу-аль-Хайр.
- А что же, во имя Господа Миров, осталось нам неизвестным? - так же тихо поинтересовался халиф.
- Матушка эмира верующих самовольно покинула назначенное ей место ссылки, а именно замок Хисн-аль-Сакр, месяц назад, - четко отрапортовал Абу-аль-Хайр.
- И где сейчас моя мать, задери ее тысяча дэвов?! - рявкнул аль-Мамун.
- Изчезла из виду.
- Рассказывают, что халиф Умар ибн Фарис рубил обе руки нерадивым вазирам, - наставительно сообщил Абдаллах.
- Зато из Нишапура пропали жена, наложница и все малолетние дети Тахира ибн аль-Хусайна, - быстро проговорил начальник тайной стражи.
- Куда?
- Похоже, их держат в одном горном ушрусанском селе, принадлежащем родственникам госпожи Мараджил.
В шатре халифа повисла полная тишина.
Ее нарушило шебуршание Имруулькайса, завозившегося в корзине. Кот высунул голову и удивился:
- Это что же? Госпожа Мараджил приказала похитить семью Тахира, чтобы прибрать к рукам его верность и войско? А с кем она, интересно, собирается воевать?
- Хороший вопрос, о джинн, хороший вопрос... - отозвался аль-Мамун.
- А главное, бесполезный.
Ледяной голос Тарика заставил всех вздрогнуть.
Нерегиль с невозмутимым видом погладил прижавшего уши кота.
Все так же задумчиво пощипывающий бородку аль-Мамун тихо, но внятно сказал:
- Ее жизнь тебе не дозволена, о Тарик.
Нерегиль криво улыбнулся и склонился в почтительном поклоне.
горы Загрос, неделя спустя
Верблюд тупо смотрел на свои увязшие в грязи ноги. Упавший мул барахтался в коричневой жиже и жалобно фыркал. Серо-желтые горбатые горы презрительно отвернулись от терпящих бедствие - никого, ни единой души на всей широченной долине. Змеились полосы жидкой блестящей грязи, уползая к изломанным пикам на горизонте. Высоченный конус священной горы зайядитов белел в тусклой дали - гора святых, Дена, насмешливо созерцала усилия жалкого каравана. Зайядитской горе незачем жалеть спасающийся бегством харим свергнутого халифа. К тому же увязший, безнадежно увязший в грязи - широкие извивы влаги на дне долины лишь казались плоскими. На деле они обернулись глубокими колеями вязкого месива, уже поглотившими пару вьюков. Грязюка с болотным чваканьем обжимала бока верблюдов. Весенние ливни превратили Старую Хулванскую дорогу в зыбучую глинистую реку.
Блестя мокрыми черными шеями, евнухи наконец-то сдвинули с места верблюда. Носилки качнуло и накренило, да так, что Зубейда едва не вывалилась за плетеный борт. Тканевый верх плеснул в грязную жижу и тут же обвис капающей тяжестью.
- Мы заночуем вон в той роще, моя госпожа, - почтительно обернулся Мансур.
