Они все смотрят на нас. Боги и демоны в равной мере. Они все смотрят».
Из дневника Дитера Броссмана, жреца Морра.
Зима снарядила город на войну. Мороз заковал в лед весь город, сосульки наконечниками пик свешивались с каждого карниза и навеса. Снег, как плотный подлатник, накрыл крыши домов, и сверху лег панцирь сверкающей наледи.
Война была на пороге. Далеко на западе вдоль границ благородные бретонские воины в нетерпении ожидали весны, когда погода позволит атаковать земли Империи и отомстить за смерть всенародной любимицы, графини Софии Альтдорфской. Что и говорить, повод был замечательный. И хотя дипломаты все еще обменивались нотами и грамотами, заверениями и посулами, никто не сомневался, что весной обе державы окажутся втянутыми в конфликт. Не менее захватывающей была новость о том, что в обледеневшем Драквальде поднимают головы и топоры стаи богопротивных чудовищ. Их толпы уже отравляли воздух своим зловонным дыханием, разоряли поселения и нападали на городские посады. Никогда прежде эти твари не вылезали из Драквальда посреди Мондштилле. Похоже, что-то огромное и темное, пропахшее злом, выгнало их из лесных лощин.
Закованный в доспехи, подготовленный к войне, но нервный и суетный, Мидденхейм скрючился на болезненно холодной вершине Фаушлага и ждал, когда начнутся его страдания.
Только немногие в городе знали, что ждать нет нужды. Настоящая война уже пришла, и пришла изнутри города.
Капитан стражи Штутт отогревал свои онемевшие пальцы над малюсенькой жаровней в караулке на Бурген Бане, когда услышал далекий истошный вопль, вырвавшийся из глубин вымороженного Осстора. Ночь уже перевалила за середину.
— О, великий Сигмар, за что? Не сейчас! — прошипел он сквозь зубы. Пфальц, Блегель и Фич, его сослуживцы, делившие со Штуттом тяготы поздней вахты, без особой радости оглянулись на старшего.
— Пфальц, пойдем со мной. Вы двое остаетесь здесь, — бросил Штутт. Блегель и Фич выглядели так, словно капитан столкнул с их плеч сам Фаушлаг. Да он и сам с удовольствием бы остался в тепле, но…
Штутт натянул перчатки, напялил кожаную шапку на свою плешь, взял алебарду и фонарь. Он подумывал надеть и каску, но сама идея о том, что холодный металл прижмется к его лицу, была непереносима. — Идем, Пфальц. Что ты там застрял?
Пфальц надел рукавицы и подхватил копье.
— Иду, капитан.
— Мы ненадолго, — сказал Штутт счастливчикам Блегелю и Фичу.
Словно им было до этого дело.
Он открыл дверь. Жестокий мороз Мондштилле врезался в него как рухнувшая решетка на воротах. Он вдохнул холодный воздух и чуть не оледенел. Пфальц стонал и сетовал на судьбу сзади него.
Ночной воздух был кристально чист. Штутт плотно закрыл дверь караулки, и двое стражников поплелись в зимнюю тьму.
Капитан на мгновение остановился и прислушался, отчаянно надеясь на то, что, какая бы неприятность ни произошла, все уже закончилось, и все задействованные в очередной городской трагедии лица вымерзли в полном составе. А еще бы лучше было, если бы этот жуткий крик ему просто почудился.
Нет, не почудился. Крики раздались снова. И теперь в них явственно различался страх.
— Пойдем, посмотрим, что там творится! — сказал Штутт Пфальцу, и они поспешили по обледеневшим булыжникам и жестким заплатам слежавшегося снега на мостовой. Они шли на звук до следующего поворота, где вниз между стенами заснеженных домов уходили ступени. У этого места они перестали слышать дрожавшие звуки. Но пауза была невелика.
— Наверх? — спросил Пфальц, тыкая своей пикой направо и вытирая нос рукой в перчатке.
Штутт мотнул головой.
— Нет… вниз… к Училищу.
Они осторожно спустились по ступеням, покрытым слоем наледи. Самой поганой смертью было бы сломать себе шею на оствегской лестнице среди ночи.
Впереди в просвете между крышами домов появился величественный серый купол Императорского Музыкального Училища. Покрытый снегом, он отражал лунный свет, и от этого сам казался полумесяцем. Крик раздался снова, на этот раз из переулка слева от лестницы. Над аркой, ведущей в переулок, угрожающе свешивались иглы льда.
— Это у Волчьей Норы, — сказал Штутт. Волчьей Норой называли небольшое городское святилище Ульрика. По переулку стражники выскочили на маленькую площадь на пересечении пяти улиц. Посреди этой площади и находилась Волчья Нора. Святилище выглядело как большая чаша из черного камня, наподобие фонтана, в центре поднималась плита, на которой была высечена голова волка. Торговцы и местные жители, отправляясь по своим повседневным делам, оставляли перед Волчьей Норой зажженные свечи, бросали в нее монетки или клали на край цветы и травы.
Сегодня, в самый студеный час ночи, кто-то оставил Ульрику иное подношение. Кровь темная, как вино, окропила снег вокруг Волчьей Норы.
Первое тело принадлежало мужчине средних лет в ночной рубашке. Он перевесился через край чаши так, что его голова, руки и плечи были скрыты под водой. Захлебнулся ли он до того, как убийца разорвал его спину, было неясно.
Второй была женщина в изодранном парчовом платье, и она лежала у ног мужчины, согнувшись так, что даже акробаты из Гильдии Лицедеев сочли бы невозможным повторить эту позу.
Третью жертву, мужчину в черном дублете и чулках, похожего на купца, опознать было нельзя. От его лица не осталось ровным счетом ничего. Он лежал на спине в нескольких футах от святилища в луже собственной крови.
Кровью было испещрено все вокруг. Пятна, брызги, кровавые отпечатки тяжелых ног — вероятно, убийцы.
Штутт и Пфальц стояли у Волчьей Норы и безмолвно смотрели на ужасную картину. Капитан дрожал — в первый раз за эту ночь не от холода. Он принуждал работать разум и тело, которые отказывались повиноваться. В конце концов, он из Городской Стражи, и у него есть обязанности, которые он должен выполнять!
— Налево! — прошипел он Пфальцу, коротко взмахивая фонарем. Капитан обошел святилище справа, выставив вперед алебарду.
Это произошло недавно. Пар еще поднимался от остывавших ран. Штутт заметил, что кровью… воспользовались. Кровавые пометки испещряли чашу святилища и статую Ульрика. Буквы. Слова. Что-то было написано и на стенах домов, окружавших площадь.
«Убийство. Святотатство. Поругание». Штутт сглотнул ком, вставший поперек горла. Он подумал, не отослать ли Пфальца за остальными стражниками, чтобы те смогли присоединиться к расследованию, но это означало, что капитану придется остаться здесь в одиночестве, а это было ему не по душе.
Пфальц указал на что-то. Цепочка кровавых следов уходила в один из прилегающих переулков. Стражники пошли по следу, под башмаками хрустел снег. Снова раздался леденящий душу звук — наполовину стон, наполовину крик. Он подтвердил, что направление выбрано верно.
