Пфальц указал на что-то. Цепочка кровавых следов уходила в один из прилегающих переулков. Стражники пошли по следу, под башмаками хрустел снег. Снова раздался леденящий душу звук — наполовину стон, наполовину крик. Он подтвердил, что направление выбрано верно.
— О, боги, — прорычал Штутт и бегом пустился по переулку. Пфальц не отставал. В одном из домов справа они увидели раскрытую настежь дверь со следами немилосердных ударов чем-то острым и тяжелым. Доски двери и стены вокруг были исписаны кровавыми словами. Внутри плясал вырвавшийся на волю и усиливавшийся огонь.
Стражники ворвались в дом. В прихожей царил неописуемый хаос. Два тела, искромсанных до неузнаваемости, лежали за дверью в озере вишнево-красной крови. Лампа была сброшена на пол и разбита, и теперь огонь медленно пожирал половицы, нижние ступени лестницы, ковры и гобелены на стенах. В воздухе стоял едкий дым, языки пламени появлялись и исчезали, мешая Штутту сосредоточиться. Он даже не осознал, насколько приятно быть в тепле.
Женщина в изорванной и пропитавшейся кровью одежде скрючилась на полу у двери под лестницей. Она стонала, дрожала мелкой дрожью и время от времени издавала вопль, исполненный болью и страхом.
Штутт подбежал и склонился над ней. Она была сильно избита, и на руке кровоточил порез, но угрозы для жизни не было. Когда Штутт наклонился к женщине, она удивленно взглянула вверх, сжалась в ужасе и попыталась отстраниться от протянувшего к ней руку стражника.
— Тихо! Тихо! Вы в безопасности. Я капитан городской Стражи. Кто это сделал? Он еще здесь?
Бледное лицо, покрытое ссадинами и синяками, ничего не выражало, кроме непреходящего страха. Женщина смотрела мимо Штутта, ее губы дрожали.
— Эргин… Где Эргин? — неожиданно спросила она.
— Эргин?
— М-мой муж… где он? Эргин? Эргин? — Ее голос начал перерастать в панический вой.
Штутт попытался успокоить ее. Визг женщины болезненно терзал его и без того измотанные нервы. Он оглянулся, посмотрел на Пфальца, который пытался сорванной шторой сбить пламя, и подумал, что надо бы отправить его за пожарными, когда увидел на лестнице фигуру, украдкой спускавшуюся вниз. Крупный мужчина крался, скрываясь в тенях и пригнувшись, словно дикий зверь. На темном пятне его тела выделялись только три светлые точки, которые блестели в пламени пожара: два белых, огромных, жутких глаза и лезвие стального топора, сжатого в руке.
— Пфальц!
Крик Штутта раздался одновременно с прыжком темной фигуры на сражавшегося с огнем стражника. Женщина зашлась в оглушительном истерическом крике: вполне вероятно, что голос Штутта испугал ее больше, чем все увиденное ею сегодня.
Пфальц обернулся в сторону летящей фигуры и успел поднять руки, чтобы заслонить лицо Человек врезался в него и сшиб с ног, упав сверху. Топор тщился прорезать кольчугу чертыхавшегося, боровшегося стражника. Пфальц пытался скинуть с себя этого проклятого демона, но оба они барахтались в лужах крови, натекшей на пол из тел убитых домочадцев, постоянно оскальзываясь и разбрасывая капли красной жижи по сторонам. Ни тот ни другой не могли получить преимущества.
Штутт подлетел к ним, скользя по крови. Когда он приблизился, то понял, почему фигура человека была такой темной: с головы до пят он был покрыт кровью Она впиталась в его одежду, окрасила волосы, засохла на коже. «И это была не его кровь», — подумал Штутт.
Он не решился ударить убийцу алебардой, поскольку боялся задеть Пфальца Штутт размахнулся и перетянул окровавленного безумца древком поперек хребта. Древко с громким треском переломилось, но чудовищная фигура содрогнулась, по-звериному взревела и слетела с Пфальца. Пальцы по-прежнему сжимали рукоять топора. Пфальц прижимал руку к ребрам и кричал не своим голосом.
— Убейте его! Прикончите эту тварь, капитан, именем Сигмара!
У Штутта в руках была алебарда на оставшемся двухфутовом обломке древка. Он развернулся лицом к сумасшедшему убийце, который медленно и осторожно подходил к капитану.
— Брось его… Брось топор на пол, — приказал Штутт поставленным, басистым голосом, который остановил не одну кабацкую драку, грозившую вылиться в побоище с многочисленными жертвами. Он слышал яростные призывы Пфальца, но считал себя обязанным попытаться уговорить безумца сдаться. Рукопашная схватка с маньяком отнюдь не входила в его планы на эту ночь.
— Брось оружие. Сейчас же.
Если вымазанная кровью тварь и намеревалась бросить топор, то только в Штутта. Человек прыгнул на стражника, высоко подняв топор, с воем, который трудно забыть.
— Идиот! — только и успел выкрикнуть капитан, прежде чем фигура столкнулась с ним и выбила весь воздух из легких Топор плашмя ударил Штутта в висок, а выставленное вперед лезвие алебарды стражника пронзило торс убийцы. Штутт крутанулся на месте, выпустил из рук алебарду и рухнул на спину. Сверху на него упал маньяк, неистово дергаясь в предсмертных корчах, словно страдая от падучей.
Наконец Штутт почувствовал, как убийца дернулся в последний раз и затих. Кровь из разрываемой болью пробитой головы заливала глаза. «Превосходная ночка, чтобы гулять без шлема», — подумал он и потерял сознание.
Круца сидел в углу «Тонущей Крысы», закутавшись в плащ из толстого сукна. Когда мороз принялся украшать своими узорами его стакан, Круца понял, что час уже поздний Он выложил на стол причитающиеся кабатчику монеты и вышел на убийственно холодную улицу.
Луны сияли на небе — зимние луны, изогнутые, как когти. Было в этой зиме нечто леденящее помимо погоды. Повсюду носились слухи и сплетни о недобрых знамениях, о грядущей войне, о набирающей силу Тьме. Казалось бы, такие разговоры он слышал каждый день, каждый год, но сейчас под этими слухами таилось что-то действительно жуткое. Это уже не были нечленораздельные пророчества мрачных пьянчуг в переполненных тавернах, истерические выкрики перепуганных трусов в игорных залах, заявления хитроумных гадалок, проворачивающих свои аферы. Это была правда. Наступало скверное время, и это чувство совсем не нравилось Круце.
По городу ходили кругами истории, подтверждавшие опасения Круцы. От дешевых забегаловок Альтквартира до нордгартенских закрытых питейных залов из уст в уста бродили рассказы, от которых кровь стыла в жилах. Жестокие убийства, безумие, странные призраки в снежных бурях. День назад мясник на Альтмаркте, почтенный человек и хороший торговец, сошел с ума, прикончив своим секачом двух работников и трех соседей по мясному ряду, прежде чем стража заколола его. Сестра-послушница из Храма Шаллайи повесилась на водяных часах в Зюдгартене, навсегда остановив механизм на полночном часе. В конюшнях беговых лошадей в Ноймаркте в ночь перед первым снегом животные взбесились и перекалечили друг друга. Две лошади издохли на месте, еще четырех тоже пришлось пустить на убой.
