— Заткнись, говорят. Не зли меня, я и без того не то чтобы добрый, — проворчал Жорник. — Давненько я по таких как вы не хаживал, рожу не пачкал. Но умение, оно в самую задницу вколочено, хрен выковыряешь.
Протяжно заскрипела дверь, зацокали по дереву подковки каблуков и знакомый, по-юношески ломкий голос попросил:
— Тятьку, мамка передать велела, чтоб ты тут без кровяки, что кони пужаются.
А следом в поле зрения показались добротные сапоги с железными пряжками, слишком хорошие для трактирного служки.
— Иди отсюдова, неслух. От же дикое племя, нечистое семя. А ты не дергайся. Отдышался, Арбалетик, башкой снова соображаешь? Славно.
Парень не ушел, встал справа, так, что если скосить глаза, видны и натертые жиром носы сапог, и отсветы пламени на пряжках.
— Гуляй, паря, — Лихарь вроде и не сильно пихнул мальчишку, но тот кубарем вылетел в ворота.
— Так вот, мил человек, — заговорил Жорник, чуть отведя серп. Но ненамного, только чтобы была возможность сглотнуть. — Не знаю, что у вас там приключилось, но мне заплочено, чтоб я тебя взад привез. Живым. А сперва чтобы передал, что, дескать, ждут тебя. Дорог ты их ясноокости чрезвычайственно. А потому должен взять в зубы подорожную, сесть на коника и поскорей возвернуться к службе, про которую забыл. Ясно?
Перед глазами появился сложенный вчетверо лист с массивной сургучевой печатью на витом шнуре. Подорожная? И после всего Хэбу выписал подорожную? И потратился, наняв самого загляда?
— Не дури, Арбалетик. Жопу в седло — и в Охришки.
— Бельт, он врет!
— Следи за языком, девонька, — бросил Жорник, убирая серп. Отошел в сторону.
Бельт сел, коснулся шеи и нисколько не удивился, увидев, что рука измазана черным. Порез длинный, но неглубокий, на морозе сам затянется.
— Что до бабы твоей, то она, ежели захочет, может отправляться хоть к крыланам, хоть к демонам железным, на то ей тож подорожная имеется. И денег на добрый путь.
— Нет! — Ласка вскочила, потянувшись к поясу, но наткнулась на упреждающий, веселый даже взгляд Жорника, и затею оставила. — Никуда я не поеду! Ведь не дадут уехать, Бельт! Ни мне, ни тебе. До первого поворота, а там…
— Не свисти, заглоба. Нету у Арбалетика выбора, потому как за такие деньги я его самолично под ручку приведу и еще заставлю песню по дороге выучить и петь, чтоб красивше всё обставлено было при въезде. Понятно?
Сплюнув, Жорник развернулся к воротам и заорал:
— Бишка, сюды иди! Разговор есть. Иди, сынку, иди, я тебя вижу.
В хлев снова вошел чернявый парень, опасливо косящийся на Лихаря, и встал далеко от обоих фартовых. От обоих то, от обоих, но за спиной у него притаился еще как минимум один из людей загляда. Но пацан этого не знает.
— Сынку, — Жорник снова заговорил тихо, — что в шестиколесой каретке?
— Голем, — ответил Бельт, подымаясь. Нормально разогнуться он пока еще не мог, а потому ухватился за Ласкин локоть. — Если не веришь, то загляни.
— Отчего ж. — Жорник, скребя обвислое пузо, побрел к выходу. Теперь он снова был неуклюж, нескладен, и даже серп в руке казался именно нехитрым хозяйственным скарбом. — Я не лапонька твоя, я к людям доверие имею. Голем, значится?
— А то, тятьку! И кам при нем! Всамделишний! На карете с вечера приехали втроем: кам, значится, с ним белый такой, ненашенский с виду, и еще один, только они его с разъездом отправили, чтоб не заминал. Это потому как они тут неспроста стали! Ибо давеча втихую двое наиров верхами пришли и про карету спрашивали, а потом заперлись наверху и говорили. Но чего говорили — не понять было-о-аааа!
— Дурак, — ласково пробормотал Жорник, выкручивая Бишкино ухо так, что ноги у парня подкосились, и он приготовился взвыть, но Лихарь не позволил, крепко зажал ему рот ладонью.
— Охлызень безмозглый, выслепок! — Подзатыльник, пинок и вот уже Бишка, свернувшись на земле, заскулил, но тихо, так, чтоб еще больше отца не обозлить. А тот, добавив по заднице, сказал: — Кто ж в здравом-то уме в такие дела лезет? Голова лишняя? Али шкура? Так я ее тебе и без камов сниму. По седлам, ребяты. А ты, сынку, мамке передай, чтоб притихарилася от беды подальше. Не хватало еще перед таким хлебосолом попасться как гужманам каким-то на глупостях.
— Бельт, мы что, и вправду поедем? Назад? — шепотом спросила Ласка, косясь то на сарай, куда загнали карету, то на заседланных лошадей.
Бельт лишь кивнул. Хотели б глотку перерезать, давно бы и сделали. А на прочие вопросы, глядишь, и выйдет ответ добыть со временем.
Во дворе, близоруко щурясь на яркое Око, стоял Хэбу Ум-Пан, ханмэ Мельши, выглядевший сейчас обыкновенным немощным стариком. Он горбился, точно вес дряхлой шубы на плечах был неподъемен, вздыхал и хмурился, но не сердито, скорее укоризненно.
Эта драная шуба… У него ведь нашлись деньги на загляда. Да и шкатулка, которую Хэбу передал коллектору… Но эта драная шуба и умирающий замок. Обман? Или старик и вправду тратит последнее?
Бельт не верил. Никто не верил. Жорник, не доезжая до ворот, осадил коня и, взмахнув плетью, кинул:
— Бывайте. А дед твой, лапонька, много хорошего про тебя говорил.
Засмеялся, сдернул расшитую войлочную шапку и согнулся в шутовском поклоне, на который Хэбу ответил важным кивком. Загляд развернул коня и потрусил в сторону реки, уводя за собой своих людей.
— Рад видеть вас в добром здравии, — скрипуче произнес Хэбу. — И вас тоже, благородная Яр…
— Замолчи! — Ласка кубарем скатилась с седла и, прежде, чем Бельт успел слово сказать, вцепилась в ворот шубы, потянув старика на себя. — Замолчи! Не смей!
— Ласка!
Шуба затрещала, и в ласкиных руках остались клочья рыжей шерсти.
— Вам лучше бы отдохнуть. — Хэбу легонько пихнул ее тростью в плечо. — И успокоиться. Нам всем нужно успокоиться, верно? И решить, будем ли мы радовать многоуважаемого Най-Бурна известием о том, что сестра его пребывает в добром здравии.
Бельт силой сунул поводья Ласке в кулак и велел:
— Иди. Умойся. Румянца расседлай. Почисти. А мы пока поговорим.
— Верно, — расплылся в улыбке Хэбу. — Мы поговорим. Нам давно следовало поговорить. Взаимопонимание — вот основа всякого союза.
Он бодро ковылял к шатру, не оглядываясь и не проверяя, идет ли Бельт следом. Идет, куда деваться-то от такой заботы?
— Я не собираюсь искать виноватых. Ошибка Майне в том, что она посчитала себя более умной, чем есть на самом деле. Ошибка ваша в том, что вы посчитали себя более свободным. Ошибка моя в том, что я неверно оценил вас обоих. Или даже троих, с учетом уважаемой… Ласки.
Внутри шатра пылала алым углем жаровня, оплывали свечи в старом канделябре, в посеребренном зеркальце отражались пламя и черное вино, уже разлитое по кубкам. Взяв один, Хэбу пригубил напиток и сказал:
