– Вот деньги, – Алена полезла в кошелек и протянула мужику, сидящему к ней спиной, крупную купюру.
Он повернулся и застыл, с ужасом смотря на нее.
– Не надо мне ничего, – выдавил он, – ты того, иди себе на поезд.
Алена пожала плечами и вышла на платформу. Она успела. Поезд как раз подъезжал к станции. Продавщица с пирожками радостно раскладывала товар.
– Слышь, – обратилась она к ней, – ты-то откуда узнала, что второй состав пустили?
Алена закатила глаза, ее достала надоедливая торговка.
– Бери пирожки. Хорошие. Сама пекла, – словно не замечая пренебрежения, продолжала бабка. – Видно же, что устала, сердешная. Вона, лица на тебе нет.
К счастью, поезд уже остановился. Алена зажала в руке приготовленные для проводницы деньги. Лязгнула дверь, спустилась складная лесенка. Проводница выглянула наружу и, увидев ее, покачала головой.
– Эй, студенты, – крикнула она в тамбур, – хватит курить. Помогите бабушке подняться. Стоянка всего три минуты.
– Бабушке? – Алена оглянулась. Неужели старушка с пирожками решилась на путешествие?
Но вылезшие из вагона два молодых парня без особых усилий подхватили Алену под руки и буквально внесли в вагон.
– Что, бабуля, решила столицу посмотреть? – пошутил один из них.
– Какая я тебе бабуля?! – возмутилась Алена и, расталкивая пассажиров, бросилась к туалету в конце вагона. – Этого не может быть, – прошептала она, глядя в разбитое зеркало на стене. – Это неправда, – она торопливо полезла в сумку. Документы высыпались из папки на грязный пол, но Алене было не до них. Она нашла косметичку и открыла пудреницу. Крик застрял у нее в горле. На Алену смотрело сморщенное старушечье лицо. Пергаментная кожа. Истончившиеся от старости губы. Крючковатый нос. Впалые щеки.
– Ты потеряешь самое дорогое, – зазвучало в ушах проклятие Полины. – Самое дорогое для тебя, – повторила Полина, глядя из зеркала.
Алена вскрикнула и рухнула на пол.
Егор сидел на срубленном дереве, обхватив голову руками. Ему еще никогда не было так плохо. До сих пор где-то там глубоко еще теплилась надежда, что все образуется. Что любимая женщина передумает. Поймет, что была неправа. И все будет хорошо. По-настоящему хорошо. И только сейчас он понял: все это время любил абсолютно чужого человека. С другими взглядами на жизнь, с другими представлениями о том, как нужно ее выстраивать. Но почему тогда он не переставал ее любить? Почему даже теперь, глядя, как она уезжает на телеге, ему хотелось одного: вскочить, догнать, остановить. Заставить остаться с ним.
– Заставить? – Егор произнес это слово вслух. Ему показалось, что оно черное и шершавое на вкус. – Не собираюсь я никого заставлять, – пробормотал он и, взяв топор, подошел к дереву. Поваленное, с обрубленными сучьями, оно напомнило Егору его самого. Алена права. Он один в глуши. Нет у него здесь ни корней, ни веток. Только бабка да дед-привидение. Общаясь с ними да лешими, он собирается жить дальше.
– Егорка, ты как? – Голос бабки вывел из раздумий.
– Нормально, – Егор опустил топор и повернулся. – Бабуль, Алена о сне говорила, в котором нашу деревню увидела. Кто его навеял?
– Да кто ж его знает, – засуетилась бабка, пряча глаза.
– Я, – от деревьев отделилась до сих пор не видимая Пороша.
– Зачем? – удивился Егор. Он втайне думал, что нравится девушке. К чему приглашать соперницу?
– Затем, что отношусь к тебе хорошо, – лешачиха смотрела зелеными глазами. В них читались боль и сострадание. – Ты любишь ее очень. Надо было дать вам возможность разобраться.
– Ты, того, разобрался, что ли? – вступила в разговор бабка.
Егор отвернулся.
– Девонька, поди в дом, помоги на стол накрыть, – кивнула бабка лешачихе, Пороша исчезла за деревом, словно ее не было.
– Так что, в город вернешься? – Ираида подошла поближе.
– Нет. Не место мне там, – Егор справился с эмоциями и повернулся к бабке. – Почему так, мы с ней совсем чужие, а сердце болит?
– Жизнь такая, – усмехнулась бабушка. – Я ведь на старика чего сержусь. Уж лет как семьдесят глупый поступок простить не могу. Люблю потому что. Ты, – перевела она разговор, – работу на сегодня заканчивай. Пойдем с родней знакомиться.
– С какой родней? – удивился Егор. – Вы с дедом говорили, я последний в роду.
– Строго говоря, если по линии мамы, то последний, – завела песню бабушка, подталкивая его к выходу из леса. – Но если взглянуть с другой стороны, родни много.
Они едва успели войти во двор, как девчушка с русыми косичками врезалась в ноги Егора.
– Простите, дяденька, – она хитро заморгала голубыми глазками и, хихикнув, побежала прочь.
– Это Катюшка, дочка Оноприя, у него жена из водяных будет, – пояснила бабушка, пока Егор смотрел на непонятно откуда растекшуюся лужу под ногами.
– А Оноприй кто? – ошалело уточнил Егор.
– Это же дядька твой двоюродный. Сын моей сестры от первого брака.
– Бабуля, у меня много родни? – уточнил Егор, глядя, как на порог избы высыпают все новые и новые люди. Он настолько свыкся с тем, что остаток жизни проживет без человеческого общения, что не знал, как реагировать на произошедшие перемены.
– Хватает, – уклончиво ответила она.
– Так почему я узнаю это только сейчас? – Егор посмотрел на женщину в упор.
– Я должна была увериться, что ты точно остаешься. Понимаешь, парень ты молодой, горячий. Мог проболтаться.
– Бабуля… – начал Егор.
– Постой, Егорушка, родни полный дом, – женщина приветливо помахала почти двум десяткам людей разных возрастов, продолжающих выходить из избы, точно она была резиновой. – Мы же договаривались, на людях называешь меня тетей.
– Я буду делать это при одном условии, – покачал головой Егор.
– При каком? – насторожилась женщина.
– Ты по-настоящему, слышишь, по-настоящему дашь мне слово больше ничего от меня не скрывать.
– Конечно, обещаю, родной ты мой, – и бабка хитро сверкнула глазами.
Конец
Маргарита Епатко
Август – ноябрь 2008 года
