Страшась ничего не увидеть - и все же желая видеть - я открыл глаза. И увидел. Ястреб сидел на спинке стула, его загнутый крючковатый клюв поблескивал в лучах солнца, а яркие глаза его были полны мудрости. И терпения, бесконечного терпения. Кай был невероятно терпеливой птицей.
Я повернул голову. Полог моей кровати был поднят и закреплен на деревянных резных столбиках кровати ало-золотыми шнурами. Лучи солнца сияющим потоком врывались в ближнее ко мне окно. Золото, золото везде - на моей постели, на руках Дункана…
Я услышал свой шумный вздох и хриплый голос:
- Тинстар убил меня.
- Тинстар пытался.
Я чувствовал под собой кровать - словно колыбель, покоящая мое тело, хотя роскошное убранство этого ложа скорее подавляло меня. Все было преувеличено, все - чуть-чуть слишком. Я слышал самые тихие звуки, видел цвета так, как никогда прежде, чувствовал нити в ткани простыней… Но более всего я чувствовал напряженное внимание Дункана.
Он сидел на табурете очень прямо и неподвижно: ждал. Следил за мной, словно ожидал от меня чего-то большего. Я не мог представить, что это может быть - мы ведь уже обсудили уход Финна. И все же я знал, что он боится.
Дункан - боится? Нет. Он не был на это способен, да и нечего ему бояться..
Я попытался снова овладеть своим голосом:
- Ты знаешь, что произошло..?
- Я знаю только то, что рассказал мне Роуэн.
- Роуэн, - я нахмурился. - Роуэна не было там, когда Тинстар пришел, чтобы убить меня.
- Был, - Дункан коротко улыбнулся. - И тебе следовало бы поблагодарить за это богов, иначе сейчас ты был бы уже мертв. То, что Роуэн появился вовремя, не позволило Тинстару осуществить свое намерение, - он сделал паузу. - Это… и та сила, которой ты отбросил его.
Я почувствовал, что мое сердце сжалось:
- Значит, я все же владел магией! Он кивнул:
- Да. На миг ты сумел овладеть той же силой, которой наделены мы. Этого не хватило бы, чтобы надолго задержать Тинстара - он убил бы тебя чуть позже - но появление Роуэна решило все. Присутствие Чэйсули, даже не имеющего лиир, было достаточно, чтобы ослабить власть Тинстара еще больше. Он мог только принять смерть от меча Роуэна. Потому - он бежал. Но не раньше, чем коснулся тебя, - он снова помолчал. - Ты едва не умер, Кэриллон. Не думай, что ты легко отделался.
- Он ушел?
- Тинстар, - кивнул Дункан. - Он оставил Электру. Я закрыл глаза, вспомнив, как она выступила из темноты, чтобы рассказать мне правду о ребенке.
Боги - ребенок. Тинастара…
Я снова перевел взгляд на Дункана, глаза у меня слезились, язык еле ворочался:
- Где она?
- В своих покоях под стражей Чэйсули, - Дункан был очень серьезен. - У нее есть своя власть, Кэриллон, мы не хотим рисковать.
- Нет. Я попытался приподняться на локте и понял, что тело отказывается повиноваться мне. Все мои члены затекли и болели гораздо сильнее, чем после боя - словно сырость проникла в кости. Потом я коснулся плеча, вспомнив о своей ране: бинтов не было. Остался только маленький след шрама.
- Ты меня вылечил…
- Мы пытались. С раной от стрелы было просто. А с… остальным - нет.
Кэриллон… - мгновение он молчал, и я увидел, как помрачнело его лицо. - Не думай, что так легко одолеть силу Айлини. Даже магией земли нельзя возвратить то, что отнято у души. Сила Тинстара слишком велика. То, что отнято у тебя, невозможно вернуть. Ты… ты таков, как есть.
Я уставился на него, все еще не понимая. Потом оглядел себя - и не заметил ничего особенного. Чувствовал я себя неважно, это верно, но нужно просто отлежаться - и все пройдет…
Дункан ждал. Я снова попытался приподняться и сесть - по-прежнему с огромным трудом, но на этот раз мне все же удалось справиться с собой. Я свесил ноги с постели, поднял голову, чувствуя, как похрустывают суставы, и остался сидеть. Мышцы свело от усилия.
И тут я увидел свои руки.
Суставы распухли, кожа обтягивала фаланги пальцев, ладони стали мягче, почти исчезли мозоли, необходимые для работы с мечом, пальцы чуть заметно искривились, напоминая птичью лапу. И еще - руки болели. Даже сейчас, в теплом свете дня, я ощущал грызущую кости боль, - Долго? - отрывисто спросил я, понимая, что провел в постели больше, чем несколько дней.
- Два месяца. Мы не могли вывести тебя из оцепенения.
Обнаженный, я поднялся с постели и заковылял через всю комнату к настенному зеркалу. И полированное серебро открыло мне правду о том, что сделал со мной Тинстар.
Кэриллон остался Кэриллоном, его вполне можно было узнать. Но он стал старше, намного старше - по меньшей мере, на двадцать лет.
- Это мой отец, - потрясенно проговорил я, вспоминая лицо с отметинами времени, всплывшее из глубины зеркала. Темно-золотые волосы подернулись инеем седины, поседела и борода. От глаз разбегались лучики морщинок, морщины наметились у крыльев носа, в углах рта, хотя по большей части были скрыты бородой. И глубоко в потемневших голубых глазах таилась боль.
Неудивительно, что так ломило кости. Та же болезнь, что и у моей матери изуродованные руки, истончившиеся пальцы, болезненно распухшие сочленения. И с каждым годом все сильнее будет боль, все неотвратимее беспомощность.
Тинстар коснулся меня, и моя юность пролетела в одно мгновение.
Я медленно обернулся и сел на ближайший ларь. Меня трясло - но уже не от слабости. От осознания истины.
Дункан ждал, по-прежнему молча, и в его глазах я увидел сострадание.
- Ты не можешь излечить меня от этого? - жестом показал я. - Возраст и седина - это я переживу, но болезнь… стоит только посмотреть на госпожу мою мать…
Я не окончил фразы, прочитав в его глазах ответ. Через мгновенье он заговорил:
- Тебе будет лучше. Не сразу - через некоторое время. Сможешь двигаться свободнее. Все-таки ты провел два месяца в постели - это любому было бы нелегко. Ты поймешь, что все не так скверно, как тебе кажется сейчас. Но что до болезни… - он покачал головой. - Тинстар не дал тебе ничего нового - ничего, что не пришло бы со временем. Он сделал с тобой то же, что сделало бы время только быстрее. Украл у тебя твои годы - каждый месяц стал десятью годами. Ты стал старше, верно - но не стариком. Тебе осталось еще много лет.
Я подумал о Финне. Вспомнил седину в его волосах и его изможденное лицо.
Вспомнил то, что он сказал о Тинстаре: "Он коснулся меня ".
Дерево сундука, на котором я сидел, показалось мне вдруг до озноба холодным:
- Когда моя дочь повзрослеет, я буду стариком. Вместо отца у нее будет дед.
- Не думаю, чтобы из-за этого она стала любить тебя меньше.
Я воззрился на него с изумлением. Чэйсули, говорящий о любви? - разве что в тот момент, когда только такая честность может привести меня в себя…
