(Вот было бы здорово, если бы ему сейчас камень под пятку подвернулся!)
Мольба была услышана. Его ненавистник не только растянулся во весь рост, но и потерял свой колдунский рогатый колпак. Глядя на то, как спутники поднимают и отряхивают своего предводителя, Аймик улыбался, радуясь случайному развлечению, хотя и понимал, конечно, что уж ему-то веселиться не с чего. Такого рода дурные предзнаменования обращаются в первую очередь против тех, на кого направлено действо. В том же, что именно он, Аймик, является главным героем творимого обряда, сомневаться не приходилось.
Толпа приблизилась, причем колдун ухитрился замереть в точности на той самой границе, которую он же обозначил как табу. Не двинувшись с места, Аймик наблюдал, как колдун, воздев руки и по-прежнему не оборачиваясь к нему, что-то вещает собравшимся. Очевидно, важное что-то, только вот странно – не понять, несмотря на то, что в языке лошадников Аймик поднаторел. Но тут… слова вроде бы похожие – да не очень, и смысл их странно ускользает… Понятно лишь, что часто повторяется загадочное «Инельга».
Собрались только мужчины, настороженные, угрюмые. Ни женщин, ни детей. По всему видно: из разных Родов, и далеко не простые общинники; даже он, чужак, понимает это, рассматривая их одежду, пояса, прически… Да! Здесь только колдуны, вожди и старейшины… Встречаются даже знакомые лица: вон тот, чернобородый, криворотый (видимо, старая рана), – он был каким-то вождем в том стойбище, где Аймик провел прошлым летом чуть ли не две луны… А этот остроглазый колдун – у него еще, помнится, привычка руки потирать, – он с последнего зимовья…
Наблюдая за собравшимися, Аймик вспомнил многих. Но незнакомых было больше. И в их взглядах угадывались и тревога, и любопытство. Колдун закончил свою речь каким-то вопросом, столь же непонятным Аймику, как и все остальное, – и все они вскинули вверх кулаки.
– ХА!
Колдун одним прыжком развернулся лицом к Аймику. Какое-то время он смотрел в упор, и в его черных глазах, вдруг ставших огромными, светилась не только ненависть, но и те же тревога и любопытство.
Затянув что-то заунывное, колдун коротким приплясом обошел хижину. Раз… Другой… Третий… Каждый раз напев неуловимо менялся, и в него начали вплетаться иные звуки – то тягучие, то свистящие, давящие на ущи… Круги сужались… Воздух плыл перед глазами Аймика, голова наливалась тяжестью, клонилась на грудь. Он пытался противиться чарам, встряхнуться… Тщетно… Невесть откуда пришел густой, обволакивающий, пряно-сладкий запах…
Все оборвалось внезапно – то ли каким-то звуком, то ли настоящим ударом по голове, – и вот уже почти ночь, и в руках собравшихся, стоящих в два ряда, горят факелы, а колдун тянет за руку его, безвольного, в открывшийся проход. Аймик все видит и слышит, все понимает, но… почему-то трава под ногами странного белого цвета, она становится прозрачной, и они скользят по этой непонятной траве, словно по поверхности ручья, словно по лунному лучу… Вдвоем – остальные так и шли по обе стороны от этой тропы.
Миновали стойбище (словно вымершее; даже костры не горят)…
…Тропа тянется через равнину; она словно живая… Да это же толстые глупые рыбы щекочут своими губами его босые ступни. Аймик заливисто смеется; в самом деле, ведь это так смешно. Запрокидывает голову и видит, что Небесная Охотница тоже смеется вместе с ним. И от этого еще веселее…
…Черный узкий лаз. Пещера. Остановились у самого ее зева, и его Великий Поводырь говорит что-то внушительное… …снова: «Инельга»!..
Аймик часто-часто кивает в ответ, не переставая улыбаться: да, да, он все понял, он сам ляжет на жертвенный камень, так приятно ждать и чувствовать, как по всему телу растекается призывный взгляд Небесной Охотницы, ведь ему туда, к ней, правда?..
Ноги и руки связаны. Его поднимают, и втискивают в узкий лаз, и толкают туда, в темноту.
Даже связанный, Аймик нисколько не ощущал ни боли, ни онемения. Глина так приятно спину холодит. Он вглядывается в темноту и видит, что это вовсе не темнота: она полна духов, радужных, переливающихся, их журчащие голоса – как говор воды, там… (Где? Не важно. Главное – чудо как хорошо!) …Суровое смуглое лицо выплывает из темноты. Светятся глаза-звезды. Что-то шепчут тонкие губы, но слов не разобрать. Потом Великий Ворон вновь отступает во тьму, и лишь единственная его раскраска – две белых полосы, продольная и поперечная, продолжают какое-то время излучать теплое сияние…
Потом что-то происходит. Неприятное. Вызывающее боль и досаду. Его тормошат, толкают, насильно переворачивают. Что-то новое, назойливое до невозможности гудит над самым ухом. Дергаются ремни, так мягко спеленавшие его руки
…Да что же это такое, в самом-то деле? Что-то острое впивается в запястья. Этого уже никак нельзя стерпеть, и он крутится, борется изо всех сил с этой… этим…
В самые ноздри, словно игла, бьет запах, от которого голова откидывается назад. И еще. И еще.
Аймик чувствует, как чьи-то ладони сильно трут его уши.
– …приди в себя! Очнись! Не то оба погибнем, и ты и я…
(этот шепот…Даэто же… ЯЗЫК ДЕТЕЙ ВОЛКА!)
– …Ну пожалуйста! Тебя же завтра убьют! (АТА? Она все же пришла, пришла, несмотря ни на что.)
Видимо, он попытался заговорить в голос, потому что две маленькие ладошки (такие знакомые) тут же закрыли его рот.
Он уже все понял. Только слабость, ломота во всем теле, и голова кружится так, что закрыть бы глаза и спать, спать, несмотря ни на что. Но главное не это. Главное – у него теперь есть сообщник. Самый верный, самый надежный. С таким – ничто не страшно. Уйдут.
Ата (Аймик уже не сомневался: она!), должно быть поняв, что он пришел в себя, шептала более спокойно: – Помоги мне! Повернись, я ремни разрежу. Кремень задел кожу рук, полоснул ногу у щиколотки. Но теперь эта боль только радовала: Аймик ощущал, что вместе с кровью уходят и остатки хмари. Почувствовав, как спали ремни, он хотел было привстать, но понял, что ни руки, ни ноги его не слушаются.
– Тише, тише! Сейчас, не торопись!
Растирание разгоняет по жилам кровь. Руки вновь ему повинуются, и Аймик сам изо всех сил принимается приводить в чувство свои ноги.
– Ну наконец-то!
– Ты в порядке?
– Да. И что теперь?
– Посмотри туда.
Невидимые ладони осторожно разворачивают его голову. Глаза, притерпевшиеся к кромешной тьме, без труда различают вход. Даже если бы не было отблесков пламени, и то бы не ошибся, несмотря на ночь.
– Видишь?
– Да.
– Там они. Ждут рассвета. До рассвета эта пещера – табу…
