– Хочешь, я подарю тебе Алекто? – увидев замешательство, мелькнувшее в глазах Клавдия, продолжил Каэль. – Она хороша в постели. Теперь я понимаю, почему ты убил отца. Трудно делить такую женщину с другим. Я подарю ее тебе. Забирай! Ведь ты желал ее раньше, хочешь и теперь. Она твоя.
– Не откажусь от этого подарка, – ответил Клавдий, не без удовольствия посмотрев посмотрев на Алекто, на удивление, страх и злобу, застывшие в ее глазах. «Кукла», – отметил он для себя.
Милая Алекто всегда была куклой: красивой, утонченной, хрупкой. После обращения в ней проявились дикий нрав, но это не изменило сути: она так и не научилась принимать решения, все поступки совершала под чужим влиянием. Теперь она стала игрушкой Познавшего. Но, глядя в глаза своей возлюбленной, ради которой когда-то убил отца, Батури сомневался, что Алекто согласится со своей судьбой и на этот раз.
– Кошка не должна сидеть на привязи, не так ли? – сверля взглядом вампиршу, уронил Клавдий. Алекто, ничего не ответив, потупила взор.
– Не должна, – вмешался Каэль. – Кошка будет твоей. И этот человеческий детеныш – тоже. Но с тебя клятва.
– Клятва? Всего одна? – переспросил Клавдий и, поймав на себе неуверенный взгляд вампирши, продолжил: – Нет, Каэль, клятв не будет. Или я забираю свое и по доброй воле, без клятв, обетов и присяг, возвращаюсь в ряды Ордена, или наши пути расходятся.
– В таком случае мне придется тебя убить…
– Когда-то я не послушал совета, – спокойно заговорил Батури, – совета той, которую давно любил и люблю до сих пор, совета той, ради которой жил эти долгие годы. Я не послушал ее и воскресил тебя, Каэль. Наперекор всем: Балор Доту, Арганусу, Ордену. Воскресил, чтобы ты вытащил род вампиров из ямы, в которой тот оказался, как мне думалось, по моей вине. Но Перворожденный посчитал, что ему не нужны братья – лишь рабы и слуги. И тогда я понял свою ошибку. Попытался ее исправить, но не преуспел. Я должен был поверить словам той, которую любил, а теперь и она у твоих ног.
– Клавдий, прекрати рассказывать мне эти плаксивые истории. Да, я благодарен тебе за воскрешение, но ты пошел по ложному пути. И… если сейчас выберешь неверное решение, этот путь приведет тебя к смерти.
– Свой выбор я уже сделал…
– Что ж, – Каэль пожал плечами, с сожалением вздохнул и взглядом приказал Высшим нападать.
Вампиры, понимая, что схватка с тем, у кого в руках легендарный кинжал, будет непростой, не спеша рассредоточились, взяли Батури в полукруг и приготовились к бою.
– Кому суждено сгореть, тот не утонет, – прошептал Клавдий, искоса взглянув на Перворожденного. – Сегодня ты сгоришь, Каэль, даже если ради этого мне придется захлебнуться.
– Хватит слов! Убейте его!
– Алекто! – крикнул Клавдий и сорвался с места.
Без магии, без взывания к вампирским способностям, надеясь лишь на силу серебряного клинка, он бросился на ряды собратьев, чтобы вновь стать Братоубийцей. В его голубых, как кристальное озеро, глазах поселился мрак, заплясало черное пламя, ожила всесильная, абсолютная Тьма.
– Ради прошлого, спаси будущее – спаси ребенка! – заорал Батури, накинувшись на Аскольда де Гиро, к которому питал теплые дружеские чувства, и неразличимым движением вогнал ему в сердце клинок.
Аскольд с болью, отразившейся в глазах, посмотрел на своего убийцу и осыпался на пол серым пеплом, а Батури, крутанувшись на одной ноге, выставил перед собой клинок, защитившись от заклинаний, которыми его сполна одарили Высшие.
Услышав слова возлюбленного, Алекто выхватила из рук Каэля девочку, пантерой метнулась к потайной комнате, но не пробежала и десяти шагов. Перворожденный, быстро придя в себя, бросил ей в спину заклинание парализации, и вампирша рухнула на пол, чуть не придавив собой ребенка.
Долорис зашлась в крике. Клавдий, обозленный ее плачем, потерял над собой контроль. Разрубив «смертью Каэля» плеть Хель, без страха окунувшись в магический огонь и невредимым выпрыгнув из него, Батури разъяренным зверем накинулся на очередного Высшего и одним укусом выдрал из шеи своей жертвы трахею, а на прощанье проткнул уже кренившееся к полу тело клинком.
Кричала Долорис и ее плач бушующей ненавистью и злобой оседал в мертвом сердце вампира и вырывался изнутри звериной яростью. Без колдовства и магических щитов, Клавдий, отмахиваясь «смертью Каэля», убивал своих собратьев. Одного за другим. Одного за другим. А Высшие лишь пятились, разбрасывая вокруг бесполезные заклинания; пятились, боясь оказаться с Братоубийцей лицом к лицу.
– Р-а-а!!! – под плач младенца кричал Батури и вгрызался в плоть Высших.
– Р-а-а!!! – кричала смерть с черными, окутанными первозданной Тьмой, глазами.
– Р-а-а!!! – звенел клинок, вспарывая жилы, пробивая глотки, вонзаясь в сердца.
– Остановись! – выставив перед собой безоружные руки, взмолился последний Высший, но Долорис еще рыдала, а Клавдий – убивал.
– Ты сгоришь, – посмотрев на Перворожденного, выдавил из себя зверь, когда тело последнего врага истлело за спиной.
– Скорее ты захлебнешься, – ничуть не страшась обезумевшего Братоубийцы, усмехнулся Каэль и громко выкрикнул: – Воин! Воин!
Клавдий услышал шум позади себя и невольно обернулся. В распахнутых дверях показался неприметный человек в белых, украшенных на груди крестом Гебо[10], одеждах. Был он долговяз и худощав. Болезненно бледное лицо перепахали бугры оспы, и все равно на нем нашли место багряно-желтые точки гнойных прыщей. В пустых, равнодушных глазах поселились усталость и тоска, боль и отчаяние.
Взглянув на этого слабого, немощного «воина», сжимавшего короткий меч, больше походивший на удлиненную дагу, Батури с трудом подавил смешок.
– Это твое оружие? – с презрением спросил Клавдий, не чувствуя к пришельцу никакой агрессии, скорее – жалость.
Каэль не ответил, а прыщавый воин с важностью ликтора завел лицедейскую проповедь:
– Покайся! Зло, живущее в тебе, должно быть вырвано из груди и растоптано. Боль и смерть, что ты сеешь, должны быть оплаканы и отмщены.
– Мсти, – развернувшись и сделав несколько шагов назад, так, что видеть обоих противников, бросил Клавдий и приготовился к бою.
– Да будет так! – провозгласил воин и, даже не удосужившись подойти, взмахнул мечом.
Клинок разрубил воздух, но Клавдий почувствовал жгучую боль, а на окровавленном, разодранном плаще заалела новая красная полоса. Будь Батури человеком, он бы рухнул замертво, но, и обладая бессмертием, с трудом устоял на ногах.
– Во имя Света и божественного провидения, да погибнут исчадья Зла, да воссияет над ними знак Эстера, знак божественного дара…
